Совьетика - [18]

Хотим ли мы этого? Мира, где дома не варят варенья ("мы отучим российских жeнщин варить варенье!" – хвастались ещё в самом начале "демократии" немецкиe консервные фирмы, как будто бы это – действительное мерило нашего прогресса), мира, где меняют свои привязанности как перчатки, любя не то, что по душe, а то, что "в моде" (это только в "нецивилизованной" России ещё до сих пор помнят, кто такие «Смоки», Африк Симон и «Бони М» – и любят их!), где кладут ноги на сиденье в транспорте прямо рядом со специальным знаком, что это делать запрещается (в СССР в самом таком знаке нужды не было – никому из нас не пришло бы такое в голову. Видимо, из-за «несвободы» и «тоталитаризма»!), где никто, кроме иностранцев из стран Восточной Европы (по привычке ещё) и Третьего Мира, не знает, что в транспорте вообще-то хорошо бы уступать места старикам, беременным женщинам и маленьким детям… Мира, в котором вещи нельзя называть своими именами. Мир, в котором нельзя расиста назвать расистом, если у него толстый кошелек (это дефамация!) . Мира, где нельзя иметь свое собственное мнение, отличающееся от того, что "полагается" думать (или уж, по крайней мере, выражать это отличное мнение вслух)?

В этом мире нет места и детским колыбельным, с которых начиналось мое познание мира. Потому что чем. меньше знает и чем. меньше учится думать и чувствовать будущий потребитель и будущее пушечное мясо, тем лучше. Колыбельные остались для него чем.-то аномальным, ассоциирующимся с "недоразвитыми" (нехорошими) странами: недавно на Западе здешними "антиглобалистами" выпущен даже диск с колыбельными из Сирии, Ирака, Ирана, Афганистана, Кубы и Северной Кореи под названием "Колыбельные из "осей зла"!

Колыбельные мне все дома пели по очереди, и я спала в постели со всеми родными по очереди, и никому из нас просто в голову не могло бы прийти, что в этом могло быть что-то неприличное. И я и по сей день помню запах каждого из моих близких людей. И то чувство покоя и уверенности в завтрашнем дне, которое исходило от каждого из них.

…В отличие от спокойной бабушки, дедушка Илья, наоборот, был человеком с взрывным темпераментом, но зато очень отходчивым. Он мог наговорить тебе гадостей (в рамках приличий: нецензурных слов он не употреблял, но был очень категоричен и резок в своих оценках окружающих – и прям, почти как голландцы!), а потом ходить вокруг с виноватым видом и пытаться загладить свои слова. Бабушку он глубоко уважал. Хотя ей приходилось с ним несладко из-за его ершистого характера (дома дедушка никогда не скандалил: вместо этого у него была привычка выходить на улицу и заводить "дискуссии" с соседями!), бабушка в такие моменты героически грудью преграждала ему путь, а он потом отлеживался на топчане, служившем ему кроватью на кухне около печи, пил огуречный рассол и стонал: «Ой, какой же я дурак! Ой, мне плохо! Больше никогда пить не буду!»

Как и большинство наших мужчин, дедушка Илья был не прочь выпить, – а из-за того, что на работе у него был свободный доступ к спирту, проблема эта одно время приобрела почти катастрофические размеры. В те времена за выпивку на работе карали строго, вплоть до тюремного заключения – и Илья "принимал" буквально за 5 минут до конца рабочего дня, а потом галопом бежал к проходным , "пока не развезло". К дому он подходил уже на полусогнутых…

.Бабушка и дедушка и познакомились на заводе, где они вместе работали в химической лаборатории. Дедушка был гальваником по профессии. Закончив всего 7 классов, он не всегда мог четко и ясно изложить свои светлые мысли на бумаге, – и вот тут-то ему на помощь приходила бабушка. После её редактирования мысли обретали читаемую форму, и дедушка внес не одно рацпредложение и получил не одну премию за это на своем заводе.

С годами дедушка остепенился. Перед выходом на пенсию выпивал он уже только по большим праздникам и только в хорошей компании. И я его в самые "буйные" годы уже не застала. Мне было 3 годика, когда дедушка вышел на пенсию. Помню даже, как мы вместе ходили к нему на завод его пенсию оформлять.

В трезвом же состоянии он был просто замечательным: работал дома и на огороде не покладая рук ни летом, ни зимой. Он все время находил себе занятие: таскал из леса дрова, что-то чинил, копал огород, окучивал картошку, бегал по утрам с бидончиком за молоком… Он рассказывал мне придуманные им самим истории о 16 девочках, которые жили сами по себе, без родителей в доме на улице Металлургов (я потом долго искала там их дом!). С девочками случались всякие невероятные приключения, чаще всего -к ним залезали в рюкзаки разные зверюшки, зайчики или белочки, когда они ходили в лес за грибами.

«Аленка сидит в электричке, вдруг рюкзак ее к-а-а-к толкнет в бок!»- рассказывал в сотый раз дедушка, к моему такому же как в первый раз полному восторгу. А еще он рассказывал мне правдивые истории – о своей кошке, которой он носил с работы из заводской столовой блины в голодные годы, и которая точно знала, во сколько он приходит с работы и ждала его на углу; и о другом своем коте- крысолове. И о поросенке, который танцевал вальс, когда на улице играли на баяне, и сбивал пятачком с ног соседа, которого он за что-то недолюбливал.