— Выпьем! — преувеличенно бодро предложил Петя.
Мы выпили. Пожевали жёстких, как картон анчоусов. Покурили. В разговоре возникла пауза, но нас она не смущала. Наша дружба была глубока, и погружение в такие пучины молчания было для нас делом привычным. Это как паузу на плейере поставить. Разговор мог продолжиться спонтанно и непринуждённо в любой момент, словно перерыва совсем не случилось. Потом неожиданно зазвонил Петин телефон, и он вступил в диалог со своей благоверной, решившей проверить, как там протекает трудовой вечер пятницы. Судя по всему, она его «выкупила», потому что он долго мурлыкал, а потом и блеял, пытаясь успокоить нескончаемый поток живительных «люлей», который она вкручивала ему в ухо, как тупое сверло. Я успел опорожнить ещё два бокала и выкурить пару сигарет. Пиво раздуло мне весь желудочно-кишечно-мочевой тракт и тяжёлой плитой опьянения поднялось в голову, как грузовой лифт. Оно давило на сознание, туманило и набивало звенящей ватой уши. А ещё пузырь неожиданно кольнул, напоминая о том, что пора бы слить отработку.
Я побрёл в сортир и долго мочился в белый фаянс унитаза. Низ живота будто сдавило сферическими тисками. И хоть нужда была огромной, моча почему-то выливалась тоненькой слабой неубедительной струйкой, норовя оборваться, переходя в капель. Я тужился до рези, пыхтел и опирался ладонью о стену, чуть покачиваясь, устав и теряя равновесие. Видимо, у меня что-то с простатой. Странно, до сорока мне ещё два года. Да и к женскому полу тяга моя заметно упала в последний год. Что-то нехорошее со мной происходит. Разваливаюсь на ходу. Нервы, нервы…
— Жена? — деловито уточнил я у раздосадованного Пети, когда вернулся.
Он раздосадовано кивнул, нервно перемалывая сухари. Умела она вывести Петюню из равновесия. Теперь он может психануть и поехать по бабам. Только я теперь ему уже не попутчик. Давит пиво на мозг и ничего уже не хочется, кроме как упасть в кровать и перманентно помочиться.
— Ты-то когда женишься? — решил не развивать скандальную тему Петя и перевёл разговор на меня.
— Не знаю, — честно пожал я плечами. — Раньше условий не было. А теперь и желания нет. Перегорело это всё. Супруга, дети… Где я и где семейный очаг с его борщами, тапками и уютом? Не, мне и одному хорошо. Я одиночка. Как ты верно подметил, я — оголтелый социопат и махровый мизантроп. Я всех ненавижу, презираю и не уважаю. Мне доставляет удовольствие морально убивать людей. Наверное, я недалеко ушёл от своих клиентов.
— Жаль, что убивать их физически тебе не приносит радости, — не подумав, ляпнул Петя. — Это бы многое упростило…
Я долго вглядывался в его лицо, пытаясь понять, спьяну он так брякнул, пошутил или действительно так думает. Петя сначала не заметил моего пристального гипноза, потом заёрзал, забегал глазками.
— Извини, — наклонил он повинную голову и ободряюще хлопнул меня по плечу.
— Дурень ты, — простил я Петю. — Если б я любил убивать, ты б со мной тут пивко не сосал. Не за это мы с тобой друг друга любим…
— Это так, братушка, это верно, — засуетился Петя, нащупывая не глядя очередную «сиську», начиная открывать и наполнять бокалы вновь, спеша перевести тему: — Вот давно хотел уточнить, как так получается?
— Что?
— Как в тебе это всё уживается в одном флаконе?
— Не понял?
— Ты же мизантроп. Ты не любишь людей. По сути, они должны быть тебе глубоко параллельны и даже отвратительны. Значит и «мочить» их можно, как паршивых овец, без переживаний и самокопания. А ты при всём том умудряешься так загрузить себе башку, что убив урода, не спишь потом ночами.
— Ты думаешь, мне их жалко что ли? — я удивился и даже остановил руку с полным пивом бокалом. — Жалко, это когда мышь нечаянно раздавил, хоть и не собирался. Просто смерть мыши я как-нибудь переживу. Даже если придётся в неких обстоятельствах её прибить нарочно. Будет неприятно, но терпимо. А вот человек, это другое. Какой-то внутренний стопор у меня стоит. Запрет. Табу. Не знаю, откуда он взялся, от воспитания, образования или такой уж я родился, но вот мой внутренний цензор и контролёр всегда вопит: «Нельзя!». Даже не знаю, с чем сравнить. Ты-то сам как? Убил бы, коли было бы тебе такое задание?
— Ну-у-у, — задумался Петя, наморщив лоб. — Тут так сразу не скажешь. Убил бы. На войне ж вон убивают десятками. Или вот если б такой маньяк мою Лизку…
Он пьяно сморщился, уйдя внутренним взором в ту картину, которую сам себе нарисовал. Скрипнул зубами. И я понял, что Петя «накидался».
— Тут бы я без сомнений порвал бы на тряпки любого…
— Нет. Это всё не то. Того, кто лично тебя так осиротил, ты убьёшь в порыве чувств и будешь для себя прав до последнего вздоха. Тут тебя даже отец Сергий не переубедит, что ты сильно согрешил. А на войне, там тоже всё понятно. Или ты, или тебя. Или свои тебя «замочат», если во врагов стрелять откажешься. А когда это твоя повседневная работа, когда твоё право убивать узаконено, причём не твоего личного врага, а некоего постороннего дядю…
— Так для государства он — враг!
— Но я-то не государство!
— Так ты докатишься до неполного служебного соответствия, — неожиданно глубоко и умно предостерёг Петя.
