Совершенный монастырь - [39]

— Я… я завтра отнесу… — Антоний отвел взгляд, стараясь не смотреть на своего наставника, который, казалось, уже потерял последнее терпение.

Старец с мольбой посмотрел на икону Божьей Матери:

— Панагия моя! Почему мне достался такой нерадивый и плохой послушник?! По каким грехам?!

Никодим покачал головой и погрозил Антонию пальцем. Он был очень добрым, его наставник, ходил в ветхой рясе; его глаза постоянно были печальными и красноватыми от слез, которые он проливал во время молитвы.

— Ладно, сегодня я иду на панигир[13] один, а ты сделай дополнительно к правилу еще тысячу поклонов. Будет тебе наука. Понятно? — посмотрев на смущенное лицо послушника, старец смягчился. — Хорошо, иди, приготовь храм к вечерне.

Послушник опустил глаза, потрепал свою редкую бороду и, шаркая ногами, побрел в храм. Ему было стыдно. Нельзя сказать, что Антоний был строптивым или нерадивым — скорее наоборот, он очень старался выполнять поручения своего наставника, но почему-то всегда делал все не так, как ему поручал старец. Виной тому были рассеянность и забывчивость. Антоний не был дерзким послушником и сам страдал от своего непослушания.

Чтобы победить забывчивость, по благословению схимника, Антоний ночами молился в храме перед иконой своего небесного покровителя — святого Афанасия Великого, и соблюдал суровый пост. Но несмотря на это, забывчивость не оставляла его. Утешая Антония, отец Никодим говорил, что Бог хочет, чтобы он упражнялся в смирении и не гордился своими подвигами.

Сегодня старец Никодим собирался отправиться в соседний скит Кавсокаливию к своему старому другу на панигир и оставлял послушника следить за кельей. Несколько дней назад он обещал его взять с собой, но, поскольку Антоний не выполнил одно важное послушание, старец наложил на него епитимью — тысячу земных поклонов, увеличив и без того большое келейное правило.

Проводив старца до тропы, Антоний принял от него благословение и вернулся в келью. Их келья носила имя святого Феодора Студита — известного ревнителя монашества. Антоний вслушался в тишину: казалось, она обладает своим чистым неповторимым звучанием, подобно тому, как чистейшая вода из святого источника обладает своим неповторимым вкусом.

Тишина и покой действовали на Антония не всегда одинаково: иногда атмосфера исихии[14] умиротворяла и просвещала, но, случалось, в душе его возникала пустота, подобная жажде. Она росла, становилась нестерпимой, как во время лихорадки, тогда хотелось погасить этот жар любыми впечатлениями, но они, как подброшенный в печь хворост, лишь усиливали жар и увеличивали внутреннюю жажду. Старец Никодим, опытный пустынножитель, говорил, что этот жар нельзя угасить, но можно перетерпеть, собрав волю в кулак и непрестанно молясь.

Сегодня Антоний чувствовал себя неплохо, тишина и покой действовали на него умиротворяюще. После простой трапезы, послушник отдохнул, читая Добротолюбие, а затем отправился в храм. Отбив пятьсот поклонов, он остановился, чтобы передохнуть и сел на «скамейку исихаста», читая Иисусову молитву по четкам:

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного… Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного… — большой и указательный пальцы, подушечки которых были в мозолях, тянули вервь. Эти четки благословил ему старец в первый день его послушания. — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…

После земных поклонов молитва шла легче. Волны ума успокаивались, по ним плыло одно святое имя. Губы произносили молитву в безмолвии:

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…

Как чистейшая родниковая вода, молитва утоляла душевную жажду. Неожиданно послушник почувствовал какое-то движение за спиной. Антоний вздрогнул и приоткрыл глаза. Неужели старец вернулся с панигира? Ожидая увидеть своего старца, послушник обернулся:

— Благословите, отче!

Но то, что он увидел, заставило его застыть в изумлении — в храм вошел не отец Никодим! Перед ним стоял древний нагой подвижник. Его борода была длинной, как у святого Петра Афонского, и, достигая ног, закрывала наготу. Кожа подвижника была темной от ветров и солнца. Его глаза сияли светом любви к Богу. От него веяло покоем и небесным светом.

Антоний даже не подумал, как старец вошел в запертую дверь храма, он сразу же все понял. Его посетил афонский воск — «пасущийся». С давних времен существовало и передавалось из уст в уста афонское предание о невидимых восках. О них было сказано в Писании: «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11.38). Ели они редкую траву, которая росла у вершины Афона, жили в расщелинах скал и дуплах больших деревьев. По молитвам самих старцев благодать Божия скрыла их от людских взоров, потому что слишком велик был их подвиг по сравнению с подвигом обычных святогорцев. Никто не знал пути в их кельи и пристанища. Но при этом были на Афоне люди, которые имели с ними постоянное общение, причащали и помазывали их освященным маслом. Но кто эти люди — также ото всех было сокрыто. Бывало и так, что кто-то заходил в монастырь или одинокую келью, причащался, брал масло для лампадок, муку для просфор… Говорили, что этих невидимых обычному взору подвижников семеро. Когда умирал один из семерых, старцы выбирали одного из насельников Афона и предлагали ему присоединиться к братству. Время от времени на Афоне кто-нибудь пропадал и тогда поговаривали, что он стал воском.