Совершеннолетние дети - [28]

В один из понедельников в пятый класс влетела Герасимович из шестого:

— После этого урока останьтесь в классе: господин Иванков будет пробовать голоса для хора!

Влетела, сообщила эту страшную новость и выскочила, а у Дарки даже дух захватило.

— А этот хор обязателен? — испуганно подняла она глаза на Ореховскую.

Но та, должно быть, не расслышала вопроса. Известно, что Ореховская редко слышит, что делается вокруг нее. Она всегда в стороне от остальных (любимое место ее — у печки), всегда словно прислушивается к внутреннему голосу. Незачем даже смотреть на нее и дожидаться ответа, глаза ее блуждают где-то над головами гимназисток.

Но… но… как же быть с этим хором? Неужели профессор заставит ее петь? Здесь, перед всем классом, на глазах у всех? Ведь у Дарки нет слуха! Ни на грош нет слуха! Правда (может быть, это вознаграждение судьбы за Даркин недостаток), у нее довольно гордости. Дарка не может вынести, просто не может вынести, если у нее не получается то, чем хвастаются другие. Нет, нет, речь идет не о школьной карьере, к которой надо взбираться по лестнице подхалимажа под презрительными взглядами большинства подруг в классе, На этом поприще Дарка не станет добиваться первенства. Такое первенство можно уступить Орыське. Даркина гордость покоится на высоких скалах, куда надо карабкаться без компаса и карты.

Дарка уже постигла мудрость молчания. О, Черновицы уже научили ее не кричать, когда больно! «Урок немецкого языка» у тетки Иванчук был хорошим уроком. Очень хорошим. Дарка выдержала и не сказала ни слова по-немецки, хотя на Буковине, это всем известно, человека, не говорящего по-немецки, такие, как тетка Иванчук, считают некультурным.

Что они подумали о Дарке? Не умела? Не хотела? Настоящая украинская патриотка? Это их дело. Пожалуйста, пусть верят Лидке. Пусть вместе с ней смеются над Даркой. Но она не заговорит с ними по-немецки. А немецкий язык выучит. Да, возьмет и выучит. Будет разговаривать так же плавно и свободно, как они. Наверняка! Может быть, не за неделю, не за месяц, даже не за два, но все равно выучит.

Все чаще по дороге в гимназию или из гимназии Лидка накидывается на нее за то, что Дарка не отвечает на вопросы, молчит, как мумия, набрав в рот воды (у Лидки может существовать даже мумия, набравшая в рот воды), не зная, что именно когда Дарка упорней всего молчит, она разговаривает… По-немецки! Заучивает наизусть целые абзацы, повторяет слышанные где-то фразы, пересказывает себе события дня — и все по-немецки!

Но слух не выучишь наизусть. И Дарке очень не хотелось выявлять перед всем классом свой духовный изъян.

— Ты не любишь петь? — Кто-то кладет руку на Даркино плечо.

Она поднимает голову: Стефа Сидор. Опять эта красивая девочка, как добрый гений, появляется в самую трудную минуту жизни.

— У меня нет слуха, — краснеет Дарка.

— И ничего нельзя сделать? — приветливо спрашивает Стефа.

Дарка отрицательно качает головой.

— Профессор Иванков очень добрый человек. Не огорчайся! Он не заставит тебя петь в хоре, если не захочешь!

Она легонько треплет Дарку по плечу и уходит на свою парту.

Стефа не сказала, что Дарка, если не захочет, может не участвовать в пробе голосов. Не утешила тем, что в гимназии не считается позором, если кто-то не умеет петь. Не посоветовала сбежать с урока. Но то, что она почувствовала Даркино волнение, что сама подошла к Дарке и заговорила, когда все молчали, что заинтересовалась Даркиными делами так, что даже вышла из-за парты, наполняет Дарку такой искренней благодарностью к этой девушке, что захотелось подбежать к ней и при всех расцеловать.

И словно для того, чтобы подчеркнуть вспыхнувшую симпатию, Дарке приходит на память история с учителем Мирчуком и этим несчастным словарем. Дарка как сейчас видит зловещий блеск в глазах учителя, когда тот спрашивал ее, обернула ли она словарь латинского языка. Кто-то ответил за нее «да», и Дарка подтвердила. Потом (она до сих пор не может этого забыть) неведомо откуда на ее парте появился словарь с большой розой на белоснежной обертке. Дарка подала словарь учителю. Он не взял его, только удовлетворенно кивнул.

На переменке Дарка узнала, что это Сидор спасла ее он неминуемой неприятности.

Теперь этот поступок вырастает в такой великодушный жест, что у Дарки на глаза навертываются слезы. Она стоит как зачарованная и только смотрит на Стефу.

И словно впервые видит, что лицо у Стефы цвета чайной розы, а кожа такая чистая, что даже видно, как на ней отражаются тени от ресниц. Внезапно все в Стефе начинает нравиться Дарке. И прямой нос, и иссиня-черная челочка над зелеными глазами, и губы, бледные, но такие выразительные по своей форме, что сами напрашиваются на поцелуи. Кроме того, Дарка замечает, что Стефа приходит в гимназию в свежевыглаженной, чистой форме, со снежно-белым воротничком.

И возникает робкое, горячее желание, почти молитва: «О боже, сделай так, чтобы она захотела быть моей подругой! Моей лучшей, единственной подругой!»

— Алло! Будем пробовать голоса! — И учитель Иванков, приятный толстяк (не Данко ли говорил однажды, что все певцы хорошо выглядят?), протискивается в класс. — В прошлом году кто-нибудь из вас пел в хоре?