Сова по имени Уэсли - [29]

Однако даже после этого я заметила, что он иногда продолжал трясти головой, хотя никакой музыки уже не было. Я волновалась за его уши и впервые совершенно не знала, что делать. Я позвонила доктору Пэнфилду.

– Я боюсь, что у него воспаление среднего уха, – сказала я.

– Это вряд ли. Он не казался расстроенным или переживающим из-за чего-то? Ты ничего нового в комнату не приносила?

– Вообще да, я повесила новые картины. Но при чем тут его уши?

– А дело вовсе не в ушах, – ответил доктор Пэнфилд. – Сипухи часто так делают, если они в чем-то не уверены, чем-то расстроены или если их что-то раздражает. Чаще всего это какая-нибудь мелочь, недостаточная для шипения. Тряска головой – это у них почти бессознательное, но именно это она и выражает. Даже новая картина на стене может вызвать такую реакцию.

Доктор Пэнфилд практически сразу же определил, что именно пытался донести до меня Уэсли. Он научил меня наблюдать как можно пристальнее и замечать даже такие мелочи, которые большинство экспертов пропустили бы. Именно благодаря этому я смогла понять, что, меняя издаваемые звуки, Уэсли меняет их значение. Он все больше и больше модифицировал стандартные звуки, издаваемые сипухами, под определенные ситуации. Тут помогало еще и мое музыкальное детство – я хорошо различала тона и ритм. Я замечала каждое отклонения от стандарта и запоминала его. Такие легчайшие изменения обычно привязывались к определенным ситуациям, например, к тому, что я открыла окно или ответила на звонок. Со временем мне стало легче понимать, что он пытается мне сказать. За те девятнадцать лет, что я прожила с Уэсли, я стала свидетельницей такому, о чем прежде не было никаких упоминаний. Великий биолог Бернд Хайнрих отмечал в своей книге «Сова одного человека», что его виргинский филин лишь в два года начал изменять свои звуки подобным образом. Однако доктор Хайнрих и продержал его у себя как раз два года, так как лишь готовил его к жизни в дикой природе.

Эмоциональные реакции весьма экспрессивного Уэсли были очевидны, как у ребенка. Все делилось лишь на белое и черное, хорошее или плохое, опасное или безопасное, так что он всегда ждал от меня, что я стану делать именно то, что озвучила. В противном случае он заметно расстраивался, отказывался смотреть мне в глаза или даже кричал в знак протеста, пока я не выполняла обещанное. Совы терпеть не могут ложь. Когда я говорила «Уэсли, через два часа я с тобой поиграю» и уходила по своим делам, по прошествии двух часов он начинал кричать и беситься. Я была абсолютно поражена тем, что он понял, что означает «два часа». Я говорила «через два часа» и через два часа действительно делала обещанное, и это происходило достаточно часто, чтобы он уяснил, что именно «два часа» означают. Каким-то образом он понял, сколько это примерно – хотя никаких других измерений времени не знал. Он понимал, что значит «вечером» и «завтра». Я бы не была так удивлена, если бы все это выучила, скажем, собака, но я никак не ожидала подобных умственных способностей от совы. Если я не держала слово, Уэсли всю ночь кричал, не давая мне уснуть. То был лишь один из многих уроков, которые преподал мне он, еще одна ступень на Пути Совы: дал слово – держи.

Однажды вечером я увидела, как Уэсли жевал краешек книги, наслаждаясь мягкой, но слегка хрустящей бумагой. Я забрала у него книгу и дала вместо нее журнал, который тот исследовал сначала нерешительно, но затем принялся рвать его на длинные полоски. И ему это дико понравилось! С тех пор одним из любимых развлечений Уэсли стало кромсать журналы. Я клала очередной журнал ему на насест, а он радостно разрывал его на полоски или на кучки маленьких треугольных кусочков размером с его клюв, на которые он потом наскакивал, как дети в кучи листьев. Я спрашивала: «Хочешь журнал?» – а Уэсли издавал просящие звуки и прыгал от нетерпения, пока я не выдавала ему макулатуру.

Положим, мои старые номера «Audubon» Уэсли было не видать, а вот дочитанные мной номера «People» или «Rolling Stone» или всякие каталоги неизбежно становились совиным «кормом». Особенных предпочтений у него, кажется, не было, но чем толще был журнал, тем было интереснее. Из этого его увлечения родился ритуал «журнальной ночи». То есть «Хочешь, устроим журнальную ночь?» он понимал и отличал от обычного «Хочешь журнал?».

Журнальная ночь выглядела следующим образом. Мы готовились ко сну, затем я брала целую стопку изданий, устраивалась на кровати поудобнее и читала их, а Уэсли тем временем носился по комнате и напрыгивал на разные вещи. Дочитав очередной журнал, я клала его в отдельную стопку рядом с подушкой Уэсли, и в какой-то момент он садился рядом и начинал их терзать.

Иногда он рвал эти журналы часами напролет. Наигравшись с ними, он лез ко мне на ручки и просил обнимашек. Я поднимала его, клала на левую руку, держа голову в ладони, а правой гладила его, и так он засыпал.

Выздоравливая, я часами лежала в постели, гладя и расчесывая Уэсли. В дикой природе этим обычно занимаются партнеры сов, их это очень умиротворяет. Умиротворяло и меня. Уэсли лежал у меня на руках, а я нежно гладила его, выщипывала воскообразные трубочки и укладывала новые перья в правильном направлении. Он расслаблялся, делая мягкие щипательные движения клювом, которые я старалась имитировать пальцами. Уэсли отвечал мне взаимностью, проводя клювом по моему лицу и волосам. Правда, мои волосы оказались для него слишком длинными, так что в итоге я выделила ему для расчесывания лишь челку, чем он остался вполне доволен. У нас с ним часто случались подобные идиллические моменты. Мы наблюдали за тем, как снаружи играли кошки, собаки и козы, а сверху на них пикировали сойки, пытаясь ухватить шерсти для гнезда, по небу плыли облака, а мимо окна пролетали листья и птицы.