Сотворение мира - [3]

Мой троюродный брат Витька притащил откуда-то белый кроличий хвостик, но тот хвостик никуда не годился. Однако, за неимением лучшего, мы его пришили, но получилось, что ненадолго. Хвост отпал от меня прямо на сцене.

А позже на словах: «Ах, вы хотите сливок, вот я вас – за загривок!» – кот Василий Семафорову лупил метлой, а за мной только гонялся. Я тогда все думала: почему? Глупая была.

Отчего так происходит? Начнешь всё про жизнь понимать, да уж поздно.

Так мы и гуляли с Гущенко: я молчала, а она даже не догадывалась, что у меня в голове. И хорошо.

10 сентября

Ну, пришла пора описать наш класс. Без этого, наверное, не обойтись. Помимо старичков переведенных есть и новенькие. Например, две примадонны: Ганна Волова и Надя Пожарская. Они очень красивые, с немыслимыми копнами волос! Такие волосы не только заплетать, их стричь можно, всё равно густые будут! Не то что мои три волосинки.

Надя брюнетка, а Ганна блондинка. Эти девочки как две карточные дамы – «пик» и «червей». Все переменки они ходят под ручку и шепчутся. Или вызывающе смеются. Естественно, мальчишки из девятого класса на них уже поглядывают и посылают записки.

Есть еще одна девчонка, Инка Пескарик. Говорят, она откуда-то из-за границы приехала. Инка очень взрослая. Когда разговаривает с тобой, смотрит как-то сбоку, слегка улыбается, в полулыбки, с иронией, и пожимает плечами. В школу она ходит в элегантных сарафанчиках. Может даже, от какого-нибудь Диора. Только безо всяких там воланчиков, крылышек и гипюра.

За первую парту Серафима посадила Валеру Васипова. У Васипова широкие рассеянные шаги, словно шагает в пропасть. Он малоразговорчивый и сильно близорукий. И очень плохо одет – ходит в кургузом таком пиджачке. Серафима сообщила, что Валера замечательно декламирует стихи (посмотрим!), она еще что-то хотела добавить, но раздумала и как-то испуганно закрыла рот.

И еще один новенький – Андрюша Туполев. Сразу можно понять, что он пойдет в науку. Все задачи решает с лёту. Лицо у Туполева большое, сердитое и насмешливое. А когда пишет на доске, мел у него крошится – такой острый почерк.

Ну а меня Серафима вздумала посадить с Олегом Слоновым. Разумеется, двоечник. Похож на второгодника, хотя на второй год пока не оставался. Учителя говорят, что он потенциальный второгодник. Слонов огромный, как слон, особенно по сравнению со мной. Наши остряки уже пустили про нас шуточку: «Слон и Моська».

Как только Слонов приходит в школу и садится за парту, то сразу произносит: «Здравствуй, Моська!»

Как вам это понравится! При этом Слонов не дерется, хотя мог бы, и не списывает, пока я сама не разрешу. Это подкупает.

Слонов смешной. В карманах у него чего только нет: резинки, вкладыши, железки всякие. Как будто у первоклассника. По-моему, там даже наконечники найдутся, о которых в учебнике «Черчение» написано.

Каждый урок Слонов это добро раскладывает на парте, а когда его вызывают, ни за что не поднимется, пока всё не соберет. Учителя нервничают. Они думают: он нарочно их злит. А мне кажется, не нарочно.

Руку он никогда не поднимает. А вчера на русском Серафима повторяла суффиксы «сч» и «щ» и велела придумать слова с этими суффиксами. И тут вдруг Слонов поднял руку! Серафима взволнованно спрашивает:

– Ну-ну, Слонов, какое у тебя слово?

И он сказал:

– Пример «сч» – «прысчик».

Все заржали, как самые настоящие недрессированные лошади. Серафима покраснела.

А мне стало жалко Слонова. Мне его вообще жалко. Говорят, что у него нет мамы.

Бедный.

Сентябрь. Жизнь без дневника

В пятницу, 11 сентября, Серафима с торжественным лицом сообщила:

– Завтра уроков не будет. Поможем совхозу убрать капусту. Покажем, на что мы способны. И дождь нам не помеха.

Все мгновенно оживились: а действительно, не помеха! Тем более в совхозе они еще ни разу не были. Не учиться, а гулять по полям – вот так счастье привалило! Девицы начали шелестеть, какие наряды наденут. А Метлищев тут же проорал:

– Ответим дождю – нет! Капусте – да!

Серафима укоризненно покачала головой, но урезонить Метлищева не успела: звонок грянул шаляпинским басом. В новой школе было все новое, и звонок громыхал так, что не перекричишь.

Но Серафима добавила все же:

– Резиновые сапоги – обязательно. И куртки теплые…

Саше Румянцевой стало жалко Серафиму: «Возится с нами, как с малышами. А вокруг – дылды да пересмешники. На работу ведь идем, а никого не колышет».

По чести сказать, Румянцева тоже мало что понимала в сельских трудах, но она была за справедливость. Чувство ответственности висело на ней с младенчества гирей – такая уж уродилась, ничего тут не попишешь!

Утром все, кто не проспал, собрались у школы. Пришло тринадцать человек, ровно пол-класса. Гущенко, Волова с Пожарской, ну Румянцева, понятно, она же сознательная; Алевтина еще, тоже новенькая, а серьезная… Фамилия только у нее необычная. – Косоурова. Шесть девочек, семь мальчиков.

– Ждать не будем, – изрекла Серафима, – остальные получат прогул. – И ни к селу ни к городу добавила: – Васипова я освободила.

Саша услышала и удивилась: «Чего сообщать, когда никто не спрашивает про Васипова? Никому и дела нет. Подумаешь, фигура!..»