Сотрудник ЧК - [22]

– Чего стараешься, Петр! Теперь уже все!..

Силин остановился, отрезвевшими глазами осмотрел улицу. Он, казалось, только сейчас понял, что ничего нельзя изменить. Люди, которые в панике отступали к порту, уже не представляли боевую силу. Теперь это была толпа, охваченная единственным стремлением, – спастись. Многие бросали оружие…

Силин сплюнул, огорченно покачал головой и, ссутулившись, направился к боковой улице…

Алешка догнал его.

– Товарищ Силин, вы куда?

Увидев Алешку, тот не выразил ни удивления, ни радости, ни досады. Только сказал устало:

– Вот и все, Алексей, конец!..

Мимо пробежали двое фронтовиков, срывая на бегу из шинелей красные банты – отличия командиров.

– Куда бегут, куда бегут! – сказал Силин. – Все корабли отчалили. Перебьют их в порту…

– А вы куда? – настойчиво повторил Алешка.

Непонятно почему, но в эту минуту он чувствовал себя сильнее фронтовика.

Силин неопределенно махнул рукой:

– Надо сховаться до ночи. Там видно будет.

– Пойдемте со мной, я знаю место!

– Веди…

Надо было торопиться. Немцы занимали квартал за кварталом. На одном из перекрестков Лешка увидел нескольких фронтовиков, ломавших станковый пулемет. В другом месте коренастый рабочий в промазученной до кожаного блеска ватной куртке, стоя за рекламной тумбой, стрелял из карабина. Когда кончились патроны, он пощелкал пустым затвором, перехватил карабин за ствол и с размаху ударил по булыжникам. Приклад разлетелся на куски. Рабочий скрылся за углом…

Кратчайшим путем, где через лазейки в заборах, где по крышам дровяных сараев, Лешка привел Силина к своему дому на Кузнечной улице. Здесь было сравнительно тихо: бой проходил стороной, отдаляясь к порту.

Ворота их дома были заперты. Лешка перелез через ограду, снял засов и впустил Силина.

Позади пустого курятника, возле бревенчатой стены сарая, Лешка разобрал остатки израсходованной за зиму поленницы. Под нею открылись сложенные рядком толстые доски. Лешка раздвинул их.

– Лезьте сюда, – сказал он, – скорее!..

Ни о чем не спрашивая, Силин спрыгнул в открывшуюся под досками яму. Лешка спустился за ним и аккуратно прикрыл вход.

…Это был тот самый тайник, в котором Лешкин отец прятал людей от полиции. О его существовании не знал даже хозяйственный Глущенко.

Здесь можно было стоять почти во весь рост. В углу был устроен дощатый лежак, фанерный ящик заменял стол, валялась ржавая керосиновая лампа без стекла. Пахло землей, сыростью и еще чем-то, гнилым и кислым.

Силин и Лешка сели рядом на лежак и стали прислушиваться к незатихающей стрельбе.

– В порт уже, верно, вошли, – проговорил Силин. – Умирают сейчас наши…

Лешка вдруг представил себе сбившихся в кучу людей, падающих под выстрелами, как тот матрос на баррикаде, распластанные тела убитых, кровь на земле. Все это так ярко возникло перед его глазами, что ему стало трудно дышать.

– Это я во всем виноват, товарищ Силин, я!.. Шпиона упустил. Я один виноват!!

– Брось ерунду молоть! – грубо оборвал его Силин. – Нашел время искать виновных. Все хороши! Шпионку не разглядели – виноваты. Попов не захотел моряков вернуть вовремя – виноват, я виноват, что послушал его… В другой раз будем умнее. Ты думаешь, это конец? Нет, брат, это только начало! Мы еще вернемся сюда! – Он хотел еще что-то сказать, но только вздохнул и с силой ударил кулаком по колену.

Они долго сидели молча.

Наверху стихло. Лишь изредка доносились отдельные выстрелы.

Еще через некоторое время послышались голоса: это возвращались домой Глущенко и Екатерина, прятавшиеся в подвале. Все кончилось. Херсон стал немецким.

ДОМА

Через два часа, оставив Силину винтовку и револьвер, Лешка осторожно вылез из тайника и с заднего крыльца постучался в дом.

Открыла ему Екатерина.

– Лешенька! – ахнула она. – Живой!

Она втащила Лешку в комнату и стала ощупывать его руки, грудь, голову. Она смеялась от радости, смахивала пальцами слезы и приговаривала:

– Живой! Слава тебе господи, живой!

– Твой-то дома? – спросил Лешка.

– Нету его, – всхлипывая, ответила Екатерина, – ушел немцев смотреть.

Это было хорошо: встреча с зятем не сулила Лешке ничего приятного.

– Дай мне умыться, Катя, – попросил он.

Она засуетилась, принесла в столовую таз с водой, чистое белье и, пока Лешка мылся и переодевался, приготовила ему поесть. Все время она говорила, говорила без умолку, что на Лешке лица нет, что она совсем измучилась из-за него, что отец, когда узнает, не спустит ему такого поведения.

Успокоившись, она села напротив Лешки и жалостливо уставилась на него:

– Что же теперь, Лешенька, как будешь дальше жить?

Вместо ответа Лешка, продолжая жевать, сказал:

– Собери мне узелок с собой, Катя, еды побольше.

– Никак ты уходить собрался! – всплеснула она руками. – Не пущу! Слышишь, не пущу! Ты убить меня хочешь? Я папе напишу! Я…

– Тихо! – прикрикнул на нее Лешка и, совсем как это делал когда-то отец, хлопнул ладонью по столу. – Не вопи!.. Слушай, Катя, – продолжал он мягче, – нынче ночью я уйду. Мне оставаться в Херсоне нельзя, обязательно выдаст кто-нибудь.

– Я тебя спрячу, Лешенька, ни одна живая душа не узнает!

Лешка нетерпеливо поморщился:

– Мне теперь одна дорога: уходить. И ты меня не удерживай, все равно уйду!..