Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - [146]

Кино в конечном счете является превосходным создателем образов и манипулятором ими в коммерческих целях, и само их использование всегда в значительной степени предполагает сведение сложных историй повседневной жизни к последовательности образов на поверхности экрана. Идея революционного кино всегда наталкивается именно на это сложное препятствие. Однако основной изъян находится еще глубже. Постмодернистские художественные формы и культурные объекты по самой своей природе должны осознанно охватывать проблему создания образов и в результате неизбежно обращаются внутрь самих себя. В таком случае сложно уйти от существования того, что изображено внутри самой художественной формы. Я думаю, что Вендерс действительно сражается с этой проблемой, и о том, что эта борьба в итоге не приводит к успеху, видимо, совершенно четко сообщают финальные титры: «Все еще впереди». Однако внутри этих рамок миметические качества подобного кинематографа весьма показательны. И «Крылья желания», и «Бегущий по лезвию» демонстрируют нам, как в зеркале, многие принципиальные особенности состояния постмодерна.

Часть IV. Состояние постмодерна

Эта новая ценность, придаваемая переходному, ускользающему и эфемерному, само это превознесение динамизма – все это обнажает тоску по незапятнанному, безупречному и стабильному настоящему.

Юрген Хабермас

Просвещение мертво, марксизм мертв, движение рабочего класса мертво… да и автор себя неважно чувствует.

Нил Смит

Глава 19. Постмодерн как историческое состояние

В силу того, что эстетические и культурные практики включают конструирование пространственных репрезентаций и артефактов из потока человеческого опыта, они особенно восприимчивы к меняющемуся опыту пространства и времени. Эти практики всегда выступают посредником между Бытием и Становлением.

Написание исторической географии опыта пространства и времени в социальной жизни и понимание тех трансформаций, которые они претерпели, возможны при помощи отсылки к материальным и социальным условиям. В части III был представлен исторический набросок того, как эта задача может быть реализована на материале постренессансного западного мира. Измерения пространства и времени оказались подчинены постоянному давлению обращения и накопления капитала, кульминацией чего становились дезориентирующие и разрушительные приступы пространственно-временного сжатия (особенно во время периодических кризисов перенакопления, возникавших начиная с середины XIX века).

Эстетические реакции на пространственно-временное сжатие не теряют своей значимости с тех пор, как состоявшееся в XVIII веке отделение научного знания от морального суждения наделило эти реакции особой ролью. Степень уверенности той или иной эпохи в своих силах можно оценивать по масштабу разрыва между научной и моральной аргументацией. В периоды замешательства и неопределенности более выраженным становится обращение к эстетике (в любых ее формах). В силу разрушительного характера этапов пространственно-временного сжатия можно ожидать, что упомянутый поворот к эстетике и силам культуры будет выступать как объяснением того, почему активная борьба особенно обостряется в подобные моменты, так и фокусом этой борьбы. Поскольку кризисы перенакопления, как правило, пробуждают поиски пространственных и временны́х решений для выхода из них, которые, в свою очередь, создают господствующее ощущение пространственно-временного сжатия, можно также ожидать и то, что за кризисами перенакопления последуют мощные эстетические движения.

Кризис перенакопления, начавшийся на излете 1960-х годов, с его острейшей фазой в 1973 году, имел именно такой результат. Восприятие пространства и времени изменилось, уверенность в ассоциативной связи между научными и моральными суждениями рухнула, эстетика восторжествовала над этикой в качестве главного фокуса социального и интеллектуального интереса, образы господствуют над нарративами, эфемерность и фрагментарность первенствует над вечными истинами и сплоченными политическими действиями, а объяснения явлений сместились из области материальных и политико-экономических обоснований в направлении внимания к автономным культурным и политическим практикам.

Однако предложенный мной исторический очерк предполагает, что подобного рода сдвиги никоим образом не новы, а их самая последняя версия определенно укладывается в понимание в рамках историко-материалистического подхода и даже поддается теоретическому осмыслению с помощью предложенного Марксом метанарратива капиталистического развития.

Словом, постмодернизм можно рассматривать как историко-географическое состояние определенного типа. Но что это за состояние и какие выводы должны быть сделаны из него? Является ли оно патологией или зловещим предзнаменованием более глубокой и еще более обширной революции в человеческом существовании, чем та, что уже содеяна исторической географией капитализма? В заключительной части книги я набросаю некоторые возможные ответы на эти вопросы.

Глава 20. Экономика с зеркалами

Вуду-экономика (voodoo economics) и экономика с зеркалами (