Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - [143]

Каким образом в подобном мире можно сформировать и поддерживать некое ощущение идентичности? Особое значение в этом плане приобретают два пространства. Библиотека – хранилище исторического знания и коллективной памяти – представляет собой пространство, куда многие включены очевидным образом (там, кажется, отдыхают даже ангелы). В библиотеку входит старик, которому предстоит сыграть исключительно важную, хотя и двусмысленную роль. Он считает себя рассказчиком, музой, возможным стражем коллективной памяти и истории, представителем «каждого человека». Однако его беспокоит мысль о том, что узкий круг слушателей, которые обычно собирались вокруг него, разорван и рассеян – он не знает, где это произошло, – как и круг читателей, которые не общаются друг с другом. Даже язык, значения слов и фраз, жалуется старик, кажется, ускользают и постепенно превращаются в бессвязные фрагменты. Ныне вынужденный жить «от одного дня к другому», он приходит в библиотеку, чтобы ощутить и восстановить подлинный смысл истории этого уникального места под названием Берлин. Он хочет сделать это не с точки зрения вождей и королей, а в качестве гимна миру. Однако книги и фотографии вызывают в памяти образы смерти и разрушений, причиненных Второй мировой войной, той травмы, к которой вновь и вновь обращается фильм, как будто война действительно была тем событием, когда началось это время и когда городские пространства были разнесены в прах. В окружении библиотечных глобусов старик вращает модель земного шара, думая о том, что весь мир исчезает во прахе. Он выходит из библиотеки и отправляется на поиски Потсдамер-плац (одного из тех городских пространств, которым бы явно восхитился Зитте), сердца старого Берлина с его кафе Josti, где старик когда-то любил посиживать с кофе и сигарой и глядеть на толпу людей. Но все, что он может обнаружить, идя вдоль Берлинской стены, это пустое место, заросшее сорняками. Озадаченный, он сползает в брошенное кресло, заявляя, что его поиск не является безнадежным или неважным. И хотя он ощущает себя поэтом, забытым и осмеянным на краю нейтральной территории, он, по его словам, не может отказаться от этого поиска, ведь если человечество потеряет своего сказителя, то оно потеряет свое детство. Даже несмотря на то что его история может быть в чем-то отвратительной – он вспоминает недружелюбность толпы и жестокость полиции в те времена, когда над Потсдамер-плац появлялись флаги, – эту историю все равно приходится рассказывать. К тому же он ощущает личную безопасность – по его словам, «сам рассказ спасает его от настоящих и будущих невзгод». Его стремление восстановить и рассказать эту историю спасения и сохранения представляет собой едва уловимый скрытый сюжет, проходящий сквозь весь фильм и становящийся важным лишь в самом его конце.

Но есть и еще одно место, где преобладает хрупкое ощущение идентичности. Цирк – зрелище, собирающее людей вместе в огороженном пространстве шатра, – становится местом особого взаимодействия, внутри которого могут длиться какие-то человеческие отношения. Именно в этом пространстве Марион, цирковая гимнастка, обретает некое ощущение самости, стремление к достижениям и востребованности. Однако известие о том, что у цирка кончились деньги и он должен закрыться, тут же демонстрирует, насколько эта идентичность эфемерна и случайна. И здесь преобладает кратковременный контракт. Впрочем, Марион, хотя и явно опечалена этой новостью, настаивает, что у нее есть своя история и она собирается продолжить творить ее, пусть и не в цирке. Она даже воображает, как отправится к фотобудке и выйдет оттуда с новой идентичностью (вновь перед нами сила фотографического образа), получив работу официантки или какую-то еще. Собственная история Марион, как мы узнаём, когда один из ангелов наблюдает за ней в ее вагончике, в любом случае (как и у Декарда) может быть сжата в серию семейных фотографий, прикрепленных к стене, так что почему бы не построить новую историю с помощью фотографий? Однако эти фантазии переполняются могущественной аурой желания стать цельной, а не фрагментарной и отчужденной личностью. Она страстно стремится к полноте существования, но признает, что это возможно только за счет отношений с кем-то другим. После того как шатер опущен, а цирк уехал, она стоит в одиночестве на этом пустом месте, ощущая себя человеком без корней, без истории или без собственного места. Но в самой этой пустоте, кажется, содержится возможность радикальной трансформации. «Я могу стать всем миром», – говорит Марион, наблюдая, как рассекает небо реактивный самолет.

Энергия и красота Марион, особенно в тот момент, когда она исполняет свой номер на трапеции, привлекает Дамиэля, одного из ангелов, который уже тяготится своим бессилием откликнуться на «здесь» и «теперь». Он оказывается охвачен ее внутренним стремлением стать кем-то, а не просто быть. Впервые он смотрит краем глаза на то, как мир выглядит в цвете, и все больше склоняется к идее войти в поток человеческой жизни, оставив позади время духа и вечности. Два переломных момента ускоряют его решение. Он снится Марион как тот самый великолепный «другой» и видит себя в ее сне. Все еще невидимый, он сопровождает Марион в ночной клуб и, когда она мечтательно танцует в одиночестве, соприкасается с ее мыслями. Она отвечает ему ощущением восторженного комфорта, как будто, по ее словам, какая-то рука мягко сжимается внутри ее тела. Второй переломный момент связан с Питером Фальком, который, как затем выясняется, сам является ангелом, сошедшим на землю какое-то время назад. Он ощущает присутствие невидимого Дамиэля, когда пьет кофе в уличной палатке. «Я не могу тебя видеть, но знаю, что ты здесь», – говорит он удивленному Дамиэлю и затем с теплотой и юмором рассказывает ему о том, как хорошо жить в потоке человеческого времени, ощущать материальные события и вживую воспринимать весь спектр людей.