Соседки - [13]

И только Галочка искренне восхищалась ораторским искусством Василия Петровича и размышляла, что надо бы купить ему блокнот, чтобы он записывал свои мысли, которые, может быть, его еще и прославят как философа из Горенки. Ведь помнят же все каких-то древних греков, а разве то, что говорит Васенька, хуже?

Но тут слово захотел взять Васька, но его слушать никто не пожелал, и все стали скандировать: «Пьесу! Пьесу!». Но актеры уже выбились из сил и никак не могли изобразить хеппи-энд, который они понимали как торжество добра над злом, кукол над Карабасом Барабасом и Красной Шапочки над злым Волком. Тем не менее с левой стороны сцены собрались силы зла, а с правой – добра. Тоскливец уже готовился было подать сигнал к апофеозному Армагеддону и уступить наконец горячему натиску дровосеков и Красной Шапочки. Васька при этом пытался вставить свое веское слово, но его никто не слушал, и в этот решающий момент из суфлерской будки вдруг стали вылезать бледные такие девушки, но при этом очень даже не дурнушки. Никто их раньше в Горенке не видел, но все догадались (уж очень филейные их части напоминали крысиный зад), что они – соседки. А те ошарашено смотрели на сцену и в зал и никак не могли понять, где оказались. Они смущенно отошли на край сцены и застыли там в своих рваных одеждах, которые, однако, придавали им некую пикантность. Мужики в зале воспрянули духом и телом, потому как, если соседки такие же резвые, как соседи, то у них появляются известные перспективы. А бабы приуныли, потому как крыть им стало нечем и их пояса мужикам теперь ни по чем. Эх, жизнь, да особенно жизнь в Горенке, совершенно непредсказуемая вещь. Уж кажется, что все известно, все проверено, – ан нет!

«Дураки, вот дураки, – злорадно думал Голова, замерший до поры до времени в углу сцены. – Соседки ведь, они еще те… Задушат ни по чем зря, хотя почему они такие злые? Может быть, с ними все-таки можно договориться? Например, за деньги. Заплатил ей гривню, и она вылезла из норы. Заплатил еще одну, и она туда же и залезла. И не нужно покупать ей одежду и еду. Ведь она на самом деле крыса. Правда, если народятся мутанты, то село придется закрыть на бессрочный карантин. И в город нас тогда уже не пустят. Оно, конечно, люди начнут тогда к нам ездить, чтобы полюбоваться на наших отпрысков, и на этом тоже можно заработать, но только это уже не то. Заповедник превратится в зоопарк.

Поглощенный столь глубокими мыслями, Голова не заметил, что Красная Шапочка и Буратино взяли верх над Волком и Карабасом Барабасом и что Мальвина как-то подобрела и не пытается уже прикончить Волка раз и навсегда. Публика в зале сидела умиротворенная и готовилась уже было разразиться аплодисментами, но тут, к радости сильного пола, на сцену выплыл белый лебедь, то есть Светуля, в одеянии намного более прозрачном, чем пресловутая гласность. Трудно, правда, сказать, кого она изображала в спектакле, но это, впрочем, и не имело особого значения, потому что мужики приняли ее на ура. И Светуля щедро продемонстрировала все то, на что она была способна, и то, чем ее наградила мать-природа. Танец ее удался на славу, и цель ее – посрамить подлых соседок – была достигнута. Но и те не захотели остаться в долгу, а ведь их сущность была горенчанам еще не до конца понятна, и пока Светуля очаровывала публику со сцены, они пошли в народ и разбрелись по рядам. И стали изображать из себя гейш, вызывая праведный гнев усталых от жизни сельских матрон, которые сцепились с ними, но без всякого успеха, потому что при кажущейся худосочности соседок бицепсы у них были накачаны, как у спецназа. И постепенно до мужиков стало доходить, что, кроме как устроить скандал, соседки ни на что не способны, потому что упорно не поддаются на то, чтобы уединиться в фойе, и предпочитают обниматься на глазах у остервенелых супружниц, которые не понимают, что это шутка. И мужики тогда принялись соседок гнать, а те стали пускать притворные слезы и приклеились как банный лист, и оказалось, что отделаться от них никакой возможности нету, хоть плачь. Но тут догадливая Красная Шапочка, то бишь Гапка, прямо в своем наряде смотылялась домой и притащила все ту же дудку, чтобы проверить ее на наглых самозванках. И дудка, что ей ранее было несвойственно, взревела, как иерихонская труба, и почти все, а не только соседки встали с кресел, и Гапка повела их к озеру. Причем сельчане кричали Гапке, что купаться в холодной воде у них никакой охоты нету, но та объясняла им, что только вонючие дегенераты неспособны пожертвовать собой ради блага родного села. «Но к чему такие жертвы, к чему? – лопотали основательно принявшие на душу зрители. – К чему это?» Но Гапка не сдавалась, и все были вынуждены следовать за ней, готовясь принять крещение в обжигающе холодной воде озера, которое и в летний зной загадочным образом умудрялось сохранять прохладу. Вой дудки сводил крестьян с ума, и они безвольно, как и соседки, приближались к черному озеру, которое в сумерках казалось особенно зловещим. А Гапка уже подошла к озеру и зашла в воду, а за ней против воли последовали соседки и присоединившиеся к ним по дороге соседи, издавая скрежет зубовный и проклиная Гапку. В холодной воде бултыхалась и почтеннейшая публика, которая уже протрезвела и сетовала, не избегая суровых идиоматических выражений, на то, что в селе жить стало совершенно невозможно.