Соседка - [29]

Было уже поздно. Уходя, Матильда еще раз посмотрелась в зеркало, поправляя прическу. Бернар стоял рядом. Непослушные светлые волосы в беспорядке рассыпались, торчали в разные стороны.

— Волосы пригладь, — сказала Матильда Бернару.

Он небрежно встряхнул головой.

— Этот твой жест я люблю, — она положила руку ему на грудь. — Впервые его увидев, я поняла, что не могу отказать тебе.

Он поцеловал ее губы. Обнявшись, они вышли. Бернар закрыл дверь.

— Я сниму этот номер на месяц, — сказал он, когда они спускались по лестнице.

— Зачем?

— Не хочу, чтобы другие бывали в нем…

— Хорошо, сними.

* * *

Небо было безоблачным и чистым. Самолеты медленно шли на посадку и плавно взлетали вверх.

— Пятнадцать направо! Пятнадцать направо! — Филипп стоял у пульта.

— Месье Бушор, вас ждут внизу.

Кто бы это мог быть? Дав несколько указаний напарнику, он поспешил вниз.

В просторном, чистом, залитом солнцем фойе он увидел Ролана.

— Я провожаю мадам Жюво, а это… — в руке он держал большой сверток, — передай своей жене. Она в курсе. Скажи ей, что на этой неделе меня будет легче застать на кортах, чем в типографии.

Они вышли на аэродромное поле. Солнце слепило глаза. От нагретого асфальта стояла невыносимая духота, и лишь легкий ветерок приносил струю свежего воздуха. Филипп щурился. Он не любил жару.

У машины стояла мадам Жюво в синем дорожном костюме, готовая к отъезду, поглаживая своего пуделя, сидевшего на капоте.

— К великой скорби своих поклонников мадам Жюво покидает Гренобль на неделю! — продекламировал Ролан.

С мадам Жюво у него были очень теплые дружеские отношения. Он знал ее давно и любил как родную мать. Может быть, потому что совсем не помнил своей.

Его воспитал отец. Мать их оставила, когда Ролану был год. С тех пор они ничего не слышали о ней. Он даже не знал, жива ли она. Одни говорили, будто она уехала в Америку, а кто-то вроде бы встречал ее в Лондоне. Но отец всегда запрещал ему интересоваться этим, и в конце концов Ролан решил, что так будет лучше. Хотя иногда думал об этом, и на душе становилось до боли обидно… Будучи тридцати пяти лет отроду, он даже не представлял, как выглядела его мать. После ее ухода отец сжег все ее фотографии, письма, одежду, даже ее книги — словом все, что каким-то образом было связано с ней и могло напоминать о ней. Маленький Ролан считал, что мама умерла. Так говорил ему отец. Но потом, когда ему было уже семь лет и он пошел в школу, его тетка, сестра отца, как-то невзначай проговорилась. Отец был страшно зол тогда. Ролан даже боялся, что он выгонит из дома тетю Мадлен, но потом как-то все утряслось. Отец успокоился и рассказал сыну всю правду, взяв слово о том, что тот больше никогда не будет расспрашивать. Он не мог обвинять отца. Да, он был вспыльчив, часто занудлив и чрезвычайно строг, но в то же время больше всего на свете он любил Ролана, много работал, чтобы дать ему все, что необходимо юноше из приличной семьи. Он был врачом. Ему приходилось сутками пропадать в клинике, чтобы содержать дом (а они жили в хорошем двухэтажном особняке в окрестностях Парижа), машину и даже прислугу.

Теперь он был болен и стар. Накопив приличное состояние, он безбедно проводил остаток жизни в своем особняке. Дом был слишком большим, и часть его он сдавал внаем. К старости он становился скуповат и прижимист.

Ролан старался чаще навещать отца, но долго находиться там как ни старался, не мог. Конечно, он был очень благодарен за все, что для него сделал отец, но тяжелый, а с годами еще более невыносимый характер старика часто раздражал его. Забывая, что сын уже давно взрослый, он всегда вмешивался в его дела, что-то запрещал, требовал полного отчета во всем.

Понимая, что обязан отцу всем, Ролан не мог обижаться, но… покидал стены родительского дома, испытывая огромное облегчение и чувство свободы во всем.

С момента их первой встречи, Ролана всегда невольно тянуло к мадам Жюво. В ней он находил то, чего так не хватало в родительском доме. Ее внимание, живое участие в его жизни, ее мудрость и доброта были так необходимы Ролану. Что бы ни делал, будучи в Париже или еще где-нибудь, принимая решения, спрашивал: «А что бы сказала мадам Жюво?» Чувствуя выражение ее лица, ее взгляд говорил: «Нет. Ей не понравилось бы это. Она сочла бы это вульгарным». И отказывался от предложений, впоследствии благодаря судьбу за то, что послала ему эту замечательную женщину.

— Большой привет вашей жене, — сказала Филиппу мадам Жюво и коснулась его руки. — Не забудьте: это не ради приличия. Большой привет.

Ролан взял чемоданы. Мадам Жюво ласково, потрепала своего лохматого любимца:

— Счастливо, Бенито, счастливо.

Она не волновалась. Ролан обещал присмотреть за ее «курятником».

— Пойду подниму вам самолет в воздух, — сказал Филипп.

— Так это вы будете поднимать меня в воздух? Не увлекайтесь пируэтами, пожалуйста, — мадам Жюво весело помахала ему вслед и прикрыла глаза ладонью от солнца.

* * *

Майские дни стояли на редкость жаркими и сухими.

Без головного убора люди опасались долго бывать на свежем воздухе, и парк вокруг теннисного клуба пестрел разноцветными шляпами и панамами. Более пожилые дамы сидели под летними зонтиками, считая, что загар способствует еще более быстрому старению кожи.