Соседи - [7]

— Разве ты заметила, что я ушел?

Леля кивнула:

— Иначе бы и не спросила.

Сева вздохнул. Вдруг понял: несмышленыш она еще, полный и окончательный, и обижаться на нее, все равно что на малого ребенка, не имеет ровно никакого смысла.

— Потому, — сказал, — кончается на «у». Поняла?

— На все сто, — ответила Леля и заперла дверь ванной на крючок. А Сева с того дня перестал о ней думать. Раз и навсегда.

После Нового года Ирина Петровна вдруг заявила:

— Хочу пойти работать...

Сева возмутился:— Это еще что такое?

Но Ирина Петровна твердо стояла на своем. Сева и Рена пытались отговорить мать: к чему ей идти работать?

— Я — хозяин семьи, голова, так сказать, — утверждал Сева, — и я приказываю тебе сидеть дома!

— Нам же хватает, — уверяла Рена, — и не так уж много нам надо...

— Много, — возражала Ирина Петровна, — ой как много! И тебе витамины всякие, и Севе одеться как следует, и вообще не хочу сидеть дома. Скучно!

В конце концов, она переговорила обоих — и дочь и сына, и они согласились с нею, поставив условие: чтобы работа была недалеко от дома и чтобы работала неполный день. И если утомится, пусть сразу прекратит...

Она недолго выбирала и выбрала фирму «Заря». Ухаживать за больными по вызову. Плата от 75 копеек до рубля в час. И разумеется, обеспеченное питание.

Конечно, она уставала изрядно. Не хотела признаваться детям, но даже ночью плохо спала именно оттого, что сильно уставала. И порой до того надоедало терпеть придирки какой-нибудь всем недовольной и капризной старухи...

Севе не раз предлагали завербоваться, уехать на Север, на Дальний Восток, зарабатывать много денег. Иные его приятели отправились на БАМ, в Набережные Челны, писали оттуда веселые письма, звали Севу к себе. Но он не хотел оставлять Рену. Он был не только ее братом, но и отцом и подругой. Всем вместе.

Сева, уходя на работу, говорил Рене:

— Не скучай, слышишь?

— Слышу, — улыбалась Рена.

А Сева просил соседок — Лелю, Эрну Генриховну или Надежду:

— Зайдите к ней, если будет время...

Они заходили. Леля, правда, посидит минут десять и сорвется, непоседа, побежит по каким-то своим суетным делам. А Эрна Генриховна аккуратно являлась в обеденный час, накрывала на стол, ставила перед Реной тарелку бульона.

— Это куда питательней, чем борщ или щи. Попробуй!

— Спасибо, у меня же есть полный обед.

— Ешь мой суп! — приказывала Эрна Генриховна.

— Суп не едят, его хлебают, — возражала Рена.

— Тогда хлебай, разве можно отказываться от бульона с клецками?

И Рена покорно хлебала суп с клецками, чтобы не огорчать Эрну Генриховну.

Надежда ничем не угощала Рену. Она и вообще-то не вела хозяйства, но частенько заглядывала к Рене, не дать ли чего почитать, вот пластинку новую купила, дирижирует Фуртвенгер, очень необычно для нашего уха...

Рена, по совести говоря, предпочла бы Поля Мориа или Дассена, впрочем, не отказалась бы и от Кобзона, но признаваться Надежде как-то стеснялась и безропотно скучала над классикой.

Сева работал через день. Рена больше всего любила Севины выходные, когда они оставались вдвоем, друг с другом.

Тогда начиналась игра, та самая, о которой знали лишь они двое и больше никто, увлекательная, интересная, может быть, только для них одних.

Он садился возле ее кресла на низенькую скамейку.

— Вот погоди, — начинал, — наука идет вперед огромными шагами, и в один прекрасный день мы тебе достанем такое лекарство, от которого ты встанешь и пойдешь на своих двоих. Веришь?

— Верю, — говорила Рена.

— Вот тогда мы поедем с тобой вдвоем на моем мотоцикле и, само собой, я впереди за рулем, ты сзади будешь за меня руками держаться, только покрепче. Как, усидишь?

— А как же!

— То-то! А теперь выбирай, куда поедем... Каждый раз она выбирала различные маршруты, то решали поездить по Рязанщине, вдоволь надышаться ясным воздухом приокских лугов и березовых рощ, то задумывали отправиться к Черному морю, или на озеро Байкал, или еще куда-нибудь...

Сева заливался соловьем, откуда только такие слова брал!

— Представь себе, — говорил, — сидишь ты сзади, у тебя за плечами рюкзак, у меня рюкзак, там всякие хурды-мурды, котелки, сковородки, спальные мешки, продукты, и мчимся мы с тобой вдоль берега Волги, только камешки встречные в лицо.

— А мы очки специальные наденем, — говорила Рена.

— Согласен, пусть очки. Не то мне первому камешки эти самые всю морду в кровь исцарапают. Ну так вот, едем мы с тобой, утро над Волгой...

— Солнце еще не встало...

— Да, конечно, еще рано, только-только ночь растаяла и роса кругом...

— И птицы спят...

— Нет уж, прости-подвинься, птицы не спят, они, милая моя, знаешь, когда просыпаются?

— Знаю, — вздыхала Рена, потому что обычно просыпалась на рассвете и лежала без сна, прислушиваясь к нарастающим звукам на улице. Первыми начинали птицы, потом уже слышалась метла дворника, гудение мотора машины, завозившей хлеб в соседнюю булочную...

— Так, значит, — Сева закуривал, шумно выдыхая дым. — Потом остановимся мы с тобой где-нибудь под деревом, глянем вокруг, а река — розовая...

— От солнца?

— Конечно, от солнца, от чего же еще? И представь себе, по розовой реке белая баржа тихо так плывет, а на веревке белье матросское под солнцем сохнет, и ветер треплет белье, а баржа все плывет, все плывет...