Соседи - [14]

И тут вдруг припирается этот дебил Юрка, он, оказывается, еще и

Иринкин любовник. Она, сучка, это от Галинки скрывала. А тут все как на ладошке стало. Кошмарная ситуация, правда? Но Галинка молодец: и виду не показала…

– Кто это – Юрка?

– Галинкин муж. Я тебя с ней обязательно познакомлю! Во какая девчонка! – Даша говорила громким полушепотом, ухватившись за плечо Павла, чтоб не упасть. Они уже стояли в салоне автобуса, зажатые людьми.

– Ну и дальше?.. Как ситуация разрешилась?

– Ну, Галинка ему бы подружку свою простила… С кем не бывает!

Я бы, конечно, ни за что не простила.- Она сжала его плечо, смеясь.- Но Юрка – это такая сволочь!.. Ему на Галинку плевать.

Как-то раз целых три недели домой не являлся ночевать. И даже не позвонил. А родители его все ее успокаивали, что муж сам себе и своему времени хозяин. Они что-то вроде новых русских, но провинциальных таких. Вкуса совсем нет. Дорогое для них – значит, хорошее. Всякие импортные мебельные гарнитуры накупили, ковры, хрусталь, видаки в каждой комнате. Галинка, когда это все покупали, рожи строила и говорила: “Накупили вещей и почему-то в мою квартиру составили!” У нее своя квартира – отец ей еще в советское время сделал. Галинка – молодец! А Юркины им две машины – “Жигули” и “пежо” – приобрели. Скажи, зачем две?

– Пожалуй, и в самом деле одна лишняя,- стараясь быть серьезным, ответил Павел. Рассказ Даши был длинен, запутан и поражал полным смешением нравственных ценностей.

– Вот Юрка и думает, что ему все можно,- продолжала она, не замечая его усмешки.- Галинка мне сегодня звонила, просила к себе спуститься. А я отказалась – к тебе спешила. Тогда она и рассказала – быстренько, по телефону, что Юрка в отместку ей за композитора, уехав в тот вечер от Иринки, подцепил какую-то бабу и переспал с ней прямо в Галинкиной постели. А ее домой в ту ночь не пустил. Ей пришлось к отцу ночевать ехать.

– Ну и что теперь с твоей Галинкой? Рыдает?

– Ты что? Она не такая. Ты просто ее не знаешь, а потому не понимаешь. Конечно, вначале она поплакала, но теперь уже ничего.

Она теперь думает, как ему отплатить. Но все равно какой кошмар!.. То с этим композитором кретинским, а потом родной муженек такую подлянку кинул.

В автобусе стало посвободнее, и они сели. Павел снова обнял ее за плечи. Даша прижалась к нему, заглянула в глаза.

– Что ты так смотришь? Ты на что-нибудь рассердился?

– Нет, конечно, нет. Что за вопрос? Как я могу? – бормотнул в ответ Павел, испытывая вдруг неожиданное ощущение отстраненности

– от Даши, от себя самого, от окружающего, как будто душа вылетела из тела и наблюдает происходящее со стороны. При этом его душе казалось, что тело совершает сегодня (да и всю жизнь!) какие-то странные передвижения в пространстве, ненужные, не соотносимые с отмеренным ему человеческим временем жизни. Все эти передвижения и перемещения по большей части бессмысленны, не имеют в себе чего-то главного. Но чего? Павел попытался сосредоточиться, прорвав эту отстраненность. И сразу потерял мысль.

Даша продолжала заглядывать ему в лицо.

– Ты о чем думаешь? Думаешь небось, с какой дурой связался, а теперь еще и с собой взял… Разве не так?

– Не так.

– Ну а если не так, тогда улыбнись мне. Посмотри в окошко.

Видишь, никакой грозы и нет. Все разъяснелось. Мне надо верить.

– Я и верю.

– Вот и правильно. Так и продолжай.

Автобус остановился.

– Нам сходить.- Павел быстро вскочил и ринулся к выходу, потянув за собой Дашу.

Автобус уже тронулся, двери, однако, еще не закрылись, и они выпрыгнули на ходу. Соскочив в какую-то рытвину, Галахов чуть споткнулся, но устоял на ногах, подхватил Дашу и огляделся.

Нечасто добирался он до Чертанова – с одного конца Москвы на другой. Когда-то они с Лёней росли в одном дворе, а потом те самые разнообразные перемещения в пространстве, о которых он только что задумался, оторвали их друг от друга. И встречались они либо в центре, либо по большим праздникам – вроде сегодняшнего дня рождения. Автобусная остановка была у глинистой, в трещинах дороги, и вела та к двойному ряду блочных девятиэтажек бледно-голубой рас цветки. За ними находилась насыпь железной дороги. На просвет между домами виднелись стоявшие в ряд хилые тополя, как бы отгораживавшие “жилой массив” от этой насыпи. Вдоль глинистой дороги и за шоссе сохранялся поросший бурьяном, изобиловавший ямами и канавами пустырь. Это была та часть Москвы, что обычно именуется окраиной, место, которое уже нельзя назвать деревней, но оно еще и не город. Наиболее типичное состояние российской жизни: “И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село”.

Теплый летний вечер всегда выманивает на улицу людей. Особенно на городских околицах. У подъездов девятиэтажек виднелись кучки людей, группировавшиеся весьма живописно, как крестьяне и горожане на картинах Брейгеля. Кто сидел за столиками, врытыми в землю, кто на сваленном бревне с поставленными у ног бутылками; старухи и старики болтали, мостясь на лавочках; несколько человек – по двоеи по трое – прогуливались на краю пустыря, а вокруг них носились собаки; у подъездов стояли машины разных марок, около машин жестикулировали какие-то парни; дети лазали по “паутинке”, качались на качелях; совершали вечерний променад семьи; навстречу Даше и Павлу спешила группка совсем юных девиц в коротеньких платьицах, двигавшихся, очевидно, к автобусной остановке; откуда-то из-за ближайших домов доносился звук гармошки; потом следом за девицами появилась компания парней провинциально-окраинного типа – с хамскими громкими голосами, разнузданными и грубыми движениями, пихавших и хлопавших друг друга по спинам, громко оравших и гоготавших.