Сорок дней, сорок ночей - [55]

— Восемьдесят четыре, — уточняет Савелий. — Сила… А вчера было сорок…

Самолеты проходят над мысом Карабурун и, вместо того чтобы следовать дальше, разворачиваются и начинают вычерчивать круг над поселком. Затем неожиданно перестраиваются и, один, второй, третий, с ревом бросаются в пике… Гром!

— Ложись! — орет Савелий, хватая Копылову за руку и увлекая в траншею.

Мы все бросаемся на дно, прилипаем друг к другу. Ходуном ходит земля, стонет. Кромсают железом ее внутренности. Громы перекатываются вначале где-то на сопках, потом подходят к берегу. Ревут растревоженные волны. Совсем рядом грохает бомба. В траншею летят камни, песок, обломки дерева. Воняет толом. Больно глазам. Тишина. Поднимаемся. Вблизи и вдали все заволокло густой пеленой черного дыма. Не день — ночь. Всматриваемся. И вдруг Копылова кричит, показывая рукой на виноградники:

— Раненые… подвал…

Бежим через дорогу и дальше за клуб к старому подвалу. Возле подвала дымится огромная воронка — из нее еще веет теплом. Валяется вывороченная с корнем акация. Вход в подвал завален камнями, горб крыши приплюснут. Из оконца-щели доносятся приглушенные крики и стоны. С хоздвора бегут сюда с лопатами и кирками санитары и Колька. Разбираем завал. В дыру просовывается Раина голова. На лбу ссадины. Расширяем лаз и вытаскиваем Раю. Девчата обнимают ее. Она отмахивается.

— Давайте быстрей раскапывайте, там одного бревном придавило.

Освобождаем вход, выносим раненых. Они оглушены, в горячке жалуются: «Тут болит», «Кажись, меня ранило». На месте бегло осматриваем их. Кажется, обошлось. Пострадавших двое. У одного переломаны ребра, второго контузило. У остальных ушибы. Все успокаиваются. Начинают переговариваться:

— Думал, нам крышка.

— Вот Раечка молодец. Дисциплину поддержала.

— Ведро с водой упало на меня, а я решил — кровью исхожу.

— Подвал этот невезучий. Батю нашего миной чуть не убило возле…

Перенесли раненых в новый блиндаж. Поселок дымится. Солнце теряется в хлопьях пепла, и вечер приходит незаметно. Прибегает Шура из школы.

— Ну, как тут у вас?

— Пронесло.

— А мы думали, от вас — рожки да ножки.

— А мы думали, от вас — мокрое место.

— Одиннадцать человек в домике под горой…

Позже ребята приносят вести из полка: потери небольшие. Земля спасает людей.

А румын не сбрехал. Действительно, началось!

ГЛАВА XXI

Ночью не спим. Приказ: неотступно следить за берегом. Ожидаем вражеский десант с моря. Дежурим вместе с моряками в береговых окопах. Издеваясь, орут динамики-рупоры: «Мы охраняем вас надежно и с моря, и с суши — спите спокойно».

— Вот гады — это власовцы, — сплевывает Туз. — Попадутся под руку — изуродую, как бог черепаху.

Ракеты дугами выгибаются к берегу. На рейде гробами застыли баржи. Нервы напряжены. Против всех ожиданий, десант в эту ночь не высадился. Гроза не разразилась. И утро спокойное. К десяти часам прилетают немецкие бомбардировщики. Они потом появлялись целый день, группами по пятнадцать — двадцать самолетов, с промежутками в какие-нибудь полчаса. Бесконечный вой, свист, взрывы изматывают вконец: поташнивает, подпирает к горлу от смрада пороха, жженой земли и бурьяна. В этот день с Большой земли получаем письмо-обращение к десантникам. Его приносит из штаба лейтенант Ганжа.

— Новости есть? — встречаем мы.

— Говорите громче, — просит он, сдвигая с уха почерневший бинт. — От проклятой бомбежки совсем оглох.

— Ну, что, что? — тормошим его.

— Да как сказать… Кобылка была — хомута не было, хомут достал — кобылка ушла, — отвечает он не очень понятной поговоркой. — Сами почитаете, разберете.

Собираемся в перевязочной. Приходит и старший врач Пермяков. После смерти Чувелы он переменился: то ли ему лучше стало, то ли совесть заговорила — по крайней мере, что-то делает.

Колька читает письмо. Да, Военный совет армии считает, что обстановка на нашем участке фронта сложилась тяжелая, но большие силы немец собрать не может.

— «Враг может попытаться наступать, нанеся удар только накоротке», — читает Колька.

— Это мы все сами знаем, — перебивает его Савелий. — А помощь, помощь нам дадут?

— Не мешай, тихо, — набрасываются на него девчата.

— «Артиллерия на таманском берегу в готовности поддержать огнем… Черноморский флот сейчас собрал торпедную флотилию… Авиация…»

— Флот можно не считать, — не унимается Савелий. — В такой шторм корабли не подойдут, факт.

— Замолчи ты, черт, — сердится Колька. — Главное вот в конце: «В ближайшее время, очень скоро, скорее, чем вы можете предполагать, главные силы армии, стоящие севернее Керчи, прорвут оборону врага и соединятся с вами».

— Вот это другой разговор…

— Так бы сразу и читал.

— Нужно переписать письмо, — говорит Пермяков, — и пройти по подвалам, познакомить с ним раненых.

— Давайте я перепишу, — вызывается Рая.

…Проходит день, еще день — пока только массированные бомбардировки. В наступление немец не переходит. Может быть, у него действительно недостаточно сил, чтобы идти на штурм? Работаем вечерами и ночью. Раненых, несмотря на остервенелую бомбежку, поступает немного, успеваем вырыть еще два погреба для укрытия. Укрепляем старые подвалы, землянки.

Штурм начался четвертого декабря. Я лежал в маленьком блиндажике за клубом, на огороде: хотелось выспаться, чтобы никто не тревожил. Первая из трех последних ночей, когда я наконец заснул. Меня будит оглушительный грохот. Вскакиваю, на часах — 6.30. Дрожа от холода, выползаю. Сопки вокруг в зловещих языках пламени. Артиллерийский ураган захлестывает поселок. Рев от сливающихся залпов. Бегу к нашему сараю, замечаю во дворе Кольку и Дронова. Они шмыгают в убежище к морякам. Я за ними. Блиндаж тесноват, но крепок — устроен под фундаментом каменного склада. Чадно, успели накурить. Сидим еще совсем сонные. Савелий тут же. Позевываем, друг друга почти не слышим, только голос Туза, как из бочки.