Сорок дней, сорок ночей - [20]

— Может, горло полечить? — говорю я, чтобы смягчить ее.

— Ваша медицина до феньки!.. Даже паршивого фрица не могли в чувство привести… Тоже мне…

Да, у Наташи язычок! Отбреет — будь здоров! Сорвиголова! На Малой земле разведчицей была, потом ранило, и Нефедов забрал в штаб. До сих пор злится: работа не нравится.

— Наташа! — громыхает Нефедов. — Базар прекрати…

Выхожу повеселевшим. Значит, Колька и все остальные скоро будут тут. Все пойдет как надо!

Рассылаю своих в разные стороны: Рыжего и Савелия — на дамбу, пусть займутся ранеными; Давиденкова и Плотникова — на поиски харчей, паек свой мы прикончили; Дронова — собрать все нужное для кухни. Сам отправляюсь на медразведку. Кузня для медпункта не подходит. Зря вчера послушался Рыжего — она мала и загрязнена.

Где разместить санроту, перевязочную? А может, понадобятся две перевязочные? Раненых где-то нужно укрывать, с эвакуацией, по-видимому, будет нелегко. Потом уточнить, сколько колодцев вокруг.

Море сегодня бесцветное; небо в тучах, пасмурное. Кое-где охровые пятна среди туч, но солнце никак не пробьется.

Над поселком — я смотрю с берега — поднимаются семь сопок, тучи бегут с моря, цепляясь за известняковые гребни. На левом фланге крайняя сопка самая высокая — наворочены каменные глыбы, она выпирает среди волнистых серо-рыжеватых холмов. На этой же сопке, на выступе, свечкой торчит длинный желтый ствол трофейной зенитки. Солдаты рассказывали, что вчера разведчики били из нее прямой наводкой по танкам.

Через дорогу, напротив нашей кузни, уцелело каменное Здание с надстройкой в средней части. Захожу. Внизу что-то похожее на зал, есть помост для сцены, наверное, здесь был клуб. В большой комнате — печка, два котла. Прикидываю: для перевязочной неплохо. Жаль, здание заметное.

Иду дальше. Хоздвор напоминает букву «П». Каменные строения — конюшни, склады, сараи, тесно прижатые друг к дружке, образуют сплошную каменную стену с трех сторон. Как крепость. Свободный выход только к морю. Пахнет вином, навозом, рыбой.

Посреди двора возвышается метра на четыре куча сероватой крупной соли. Бочки, дубовые чаны валяются в разных местах. Плуги, повозки, сеялки под навесом.

Сараи, склады крепкие — здесь можно поместить раненых для эвакуации. Послеоперационных тоже можно держать. Сено есть для подстилки.

Правда, во дворе крутятся солдаты — заняли несколько сараев, и на берегу в траншее сидят моряки, но, думаю, они потеснятся.

До ближайшего колодца я не дошел. Начинается обстрел. Немец все метит по дамбе. Бегу в кузню. Там один Дронов — чистит кастрюли, бачки, миски.

— Целый лабаз собрал, — говорит он.

Вскоре приходят Давиденков и Плотников. У Давиденкова мешок.

— Кукурузы наскребли… И буряков… — бросает он мешок на пол.

— И бычки сушеные, — добавляет Плотников.

За дамбой опять неспокойно, по нарастающему лязгу железа, рычанию моторов, орудийной пальбе ясно — немец двинул танки.

— Гурчат проклятые черепахи, чтоб они провалились, — ругается Плотников.

Немец перебрасывает огонь ближе к хоздвору, долбит по рощице, где нефедовский КП.

— Как бы там беды не вышло с Батей.

— Так он тебе и дожидается, — говорит Дронов. — Батя уже перебрался в новую аппартаменту, в бассейну, что за каменным домом.

Налетают немецкие самолеты. Мы отлеживаемся на берегу, в траншее у моряков. Как и вчера, наши «илы» носятся над дамбой. Шестерка «илов» после бомбежки повернула к проливу. Один почему-то стал отставать.

— Подбит… Вон дым у хвоста, — заключает Плотников.

— Не… Это так должно, — не соглашается Давиденков.

В это время над высотками левого фланга из туч щучкой вынырнул «мессершмитт». Отставший «ил», видно, заметил его, развернулся — и навстречу. Все ближе, ближе…

— Во, сейчас даст! — вскрикивает Дронов.

Наш летчик открыл огонь. Бьет, бьет! Но «мессер» ускользает, убегает.

— Что он, заколдованный, в рот — пароход, — выругался морячок.

«Мессер» пошел вверх. Наш за ним. Затем случилось непонятное. Вой. Свист. Огневой клубок — и закрученный хвост черного-пречерного дыма в небе. В одно мгновение.

Я подумал, что самолеты просто столкнулись. А ребята стали уверять, что это — таран.

— Вы же видели, как вертелся наш… Немец убегал…

— На земле все-таки лучше воевать, — убежденно сказал Дронов.

— Какая разница, где умирать, — возразил Плотников.

— Нет… Землица-мать прикроет, если ранют, а то товарищи помогут, санитары подберут… А летчик и легкораненый падёт, разобьется…

Самолеты упали на высотке, где стояла желтая зенитка. Туда побежал Давиденков, вскоре вернулся, принес кусок дюраля. От нашего летчика ничего не осталось — сгорел дотла. А у немца, говорит, волосы на голове — клочки рыжие. И ноги в гамашах и ботинках.

Давиденков еще сказал, что Бородач-минометчик со своими недалеко от того места, в домике под горкой.

К обеду немец нажим ослабил — после четырех атак, отбитых нашими, только обстреливает. Беспорядочно.

В клубе подготавливаем перевязочную. Потом бегу в школу проведать Аню и ознакомиться с местом. Эвакуировать раненых мы будем оттуда — там причал.

Школа — с полкилометра от хоздвора. Пробегаю вдоль берега от домика к домику, прячась под стенами. Домишки разбитые, над низенькими каменными оградами нависает густо дереза. Хочется спуститься к берегу, но опасно — минные поля. Узнаю дерево — расщепленную дикую маслину, песчаный откос, заросший будяками, — место, где высаживались. Сколько на песке кораблей подбитых, с разорванными, расшматованными боками! Волны бьют, лупят по клепаному железу — гул, как в котельной. Несколько развороченных дотов. Колья. Путы колючей проволоки. А песок не желтый, а черный и коричнево-красный. Кровь кораблей — масло, солярка, нефть — перемешалась с человеческой кровью. Валяются скомканные бушлаты, шинели, ватники, шапки. Винтовки, железный лом. Все перевито, опутано черными водорослями, как волосами. Прет гнилью.