Сорок четвертый - [152]

28 декабря дивизии фельдмаршала Моделя замкнули кольцо окружения вокруг местечка Бастонь, ожесточенно оборонявшегося американскими парашютистами. Прорыв глубиной 70 километров уже почти достигал Мозеля, а его острие медленно поворачивалось к Антверпену. В британских и американских штабах по обе стороны прорыва со все большим беспокойством посматривали на небо и на восток. Молились о летной погоде и о наступлении большевиков. Генерал Эйзенхауэр уже бил тревогу президенту Рузвельту и предлагал свои услуги, чтобы попытаться скоординировать действия на западе с планами русских. Усиливалось беспокойство политиков, назревали решения, в результате которых Черчилль направил Сталину известную телеграмму с просьбой ускорить советское наступление.

В тот же самый день 28 декабря специальный отряд Армии Крайовой под Быстшановицами в Радомщанском уезде принял с английского самолета груз необычайной важности. Это были четыре парашютиста — британские офицеры, миссия полковника Хадсона или, как указывают другие источники, подполковника Бартона. Давние стремления и требования Главного командования АК были удовлетворены: прибыла официальная английская миссия связи. Неужели еще верили, что при помощи этих четырех парашютистов можно остановить ход истории?

А она уже приближалась в неторопливом шелесте наших колонн, подтягивающихся как можно ближе к фронту, в сдерживаемом позвякивании саперных инструментов во время скрытного сооружения новых артиллерийских позиций, в молчании опустевшего эфира над Польшей, в «радиотишине», предписанной, чтобы сохранить в тайне прибытие тысяч новых раций, которые заговорят все разом, но только тогда, когда заговорят орудия.

Вечером в канун Нового года на Вислу севернее Варшавы опустился туман, окутав и берега, польский и немецкий, и еще непрочный лед у обоих берегов, и дымящуюся холодным паром черную середину реки. За правым флангом нашего батальона, за голыми полями неподалеку от берега возвышалось единственное тогда здание — белая школа. Напротив, в широко разлившемся течении реки, слегка возвышались поросшие тростником отмели и острова: «Сицилия», «Сардиния», «Корсика» и чуть далее «Кипр» — так они именовались нашими штабами. Более ранние, чем обычно, сумерки уже опустились на землю, когда в тишине, нарушаемой лишь нервным перешептыванием саперов, от нашего берега к островам отплыла флотилия небольших лодчонок. Взвод автоматчиков 9-го полка копошился в промерзшем песке «Сицилии», пытаясь окопаться на всю долгую ночь, а возможно и на день, для боя, который должен был обязательно обеспечить вылазку наших разведчиков на тот берег за контрольным «языком». Перед полночью оттуда, с «Сицилии», на левый берег, по грудь в ледяной воде, подымая над вспененным течением и плывущими льдинами автоматы и гранаты, вел своих людей командир нашей разведки 9-го полка сержант Ян Скутеля — лучший разведчик дивизии, а возможно и армии, человек необыкновенного самообладания, отваги и удачи, которому до сих пор удавалось все…

Нелегко в эти предъянварские дни взять и доставить на свой берег «языка». А он необходим, ибо необходимо перед наступлением уточнить размещение немецких позиций в полосе нашего наступления. Немцы же прячутся, защищаются и безумствуют. Вот и тот, последний, два дня назад, уже будучи схваченным, уже в руках нашего разведчика вырвал чеку из гранаты…

И на этот раз, когда штурмовая группа Скутели ворвалась в окопы немецкого охранения, а лавина артиллерийского огня с польского берега полукругом густых разрывов охватила район действий разведчиков, окоп оказался пустым. Немцев нет и в помине. Только брошенный ручной пулемет да труп с раскинутыми в стороны руками. А светящиеся ожерелья немецких мин пересекаются над зарослями, в которых бродят разведчики.

В этот момент там, в недалеком тылу, в Люблине, на торжественном заседании Крайовой Рады Народовой от имени Польской рабочей партии ее генеральный секретарь Владислав Гомулка говорил:

«Те, кто считает себя поляками, кто не хочет обагрить свои руки братской кровью, те, у кого берут верх любовь к нации и священная ненависть к гитлеровской Германии, все они объединяются вокруг единственного политического представительства нации — Крайовой Рады Народовой, напрягают вместе со всем народом свои силы ради освобождения родины и возрождения ее из руин войны и неволи.

Мы будем добиваться от Временного правительства, чтобы оно поставило в центр программы своей деятельности мобилизацию всех сил нации для ускорения окончательного поражения гитлеровской Германии. Ведь разгром Германии, приближаемый в результате наших усилий на день или на час, означает спасение жизни сотен лучших сынов и дочерей нашей Родины, которые погибают от рук гитлеровских преступников…»{393}

Над «Сардинией» ураган огня. В штабе 9-го полка раздается телефонный звонок: «Что там у вас творится? Почему стреляете?» Подпоручник Адам Каска флегматично отвечает: «Потому что война, а впрочем, тот, кто знает, не спрашивает, а тот, кто не знает, видимо, и не должен знать, ибо это его не касается»{394}.

…И уже лодка с треском ломает прибрежный лед, еще пять шагов, и они в траншее на берегу, в своей глубокой, уютной. Беднарчик и Скутеля волокут беспомощного пленного. Уже позади все нервное напряжение, весь риск вылазки, и страх, и гордость, и детская радость, что все же… — и все это выливается в потоке веселых, беспорядочных, слишком громких слов, в перекрикивании друг друга, в той огромной потребности теперь, в многократно более безопасном, чем те заросли, помещении штаба полка в непритязательных шутках свалить с себя как можно скорее кошмар тех минут. Михаэль Шустер из 91-го немецкого пулеметного батальона доволен не меньше. Потому ли только, что он уже в безопасности? Через несколько дней Шустер вернется на передний край, чтобы через мегафон призывать своих товарищей сложить оружие… За окнами стихает канонада — новогодний салют 1945 года. В соседней комнате стол заставлен банками тушенки, бутылками законно причитающейся приличной праздничной водки. Замерзшие, испачканные желтой, постепенно тающей грязью, еще возбужденные впечатлениями разведчики вместе с офицерами поднимают зеленые жестяные кубки и произносят тосты за Новый год, который принесет победу, за новое правительство, Временное правительство Польской Республики, которое поведет к победе.