Сорочья усадьба - [73]

Но теперь поздно. Теперь она мертва, как и ее ребенок. Сейчас ночь, и он понимает, что уже ничего не изменишь. Генри выходит из комнаты, предварительно проверив, что все шторы плотно закрыты, и запирает за собой дверь.

Сон его лихорадочен и прерывист, его бросает то в могильный холод, то в жар, от которого тело покрывается липким потом. Окно дребезжит от сильного ветра, словно кто-то пытается проникнуть внутрь; он просыпается, в испуге видит рядом пустую постель, и ему кажется, что это Дора стучит в окно и умоляет его впустить. Неверными шагами он подходит к окну, раздвигает шторы и распахивает окно.

— Дора! — кричит он в темноту, но ему отвечает один лишь ветер.

Он вдруг вспоминает, что в кабинете таксидермии лежит ее холодное тело с припухшим животом, тело беременной женщины, и грудь его сжимается от ужаса и жалости.

— О, Дора Коллинз, да не упокоится душа твоя, да будет она преследовать меня все мои оставшиеся дни!

Ветер отвечает ему долгим, заунывным свистом.

— Дора, — повторяет он, на этот раз тише.

Рука его ложится на оконную раму; помедлив, он закрывает окно и снова плотно задергивает шторы.

Он знает, что надо делать.

В церквушке на холме по Доре служится заупокойная месса, хотя тела самой усопшей при этом нет. Отец Доры принимает новость очень тяжело. Узнав, что она утонула, он отказывается верить в ее гибель, и, миля за милей, обследует каждый дюйм реки; он и не подозревает, как было все на самом деле.

Когда Коллинз спрашивает, знал ли он, что она беременна, Генри лжет, отвечает, что знал. А ведь могло быть все по-другому! Он отворачивается, не в силах смотреть на убитого горем отца.

Во дворе церкви устанавливают памятный камень, чтобы те, кого она любила, могли приходить и поминать ее, молиться о ее душе, отошедшей в лучший мир.

А в это время Дора лежит в рабочем кабинете Генри. Когда все ритуалы заканчиваются, отбывает последний гость (все сидели в гостиной и пили шерри, не подозревая о том, что она лежит за стенкой), Генри наконец-то может побыть с ней наедине.

Он не станет сохранять ее тело полностью, это было бы нелепо. На ней нет шерсти, как на зверях, или перьев, как на птицах, кожа ее на костях ссохнется, как у египетских мумий, потемнеет и станет жесткой, обтянет череп, и прекрасное лицо ее обезобразится. Но вот рисунки на ее коже… о, это совсем другое дело. Он похоронит ее останки вместе с неродившимся ребенком рядом с памятным камнем, и никто об этом не узнает. Но татуировки он сохранит, как она сама этого хотела, и она навсегда останется с ним. Он будет хранить это в тайне, хранить всю оставшуюся жизнь. Это будет жемчужина его коллекции диковинок. И, в конце концов, она сведет его с ума, в этом сомневаться не приходится. Что ж, пусть будет, как будет.

В холодной комнате, заперев дверь на ключ, он берет в руку скальпель и начинает работать.

Розмари

— Я пойду и поговорю с ним, — сказал Чарли, но еще долго не двигался с места, переминаясь у телефонного столика с ноги на ногу.

— Нет, — сказала я. — Пойду я. А ты оставайся там и не спускай с нас глаз.

Я отбросила старое теплое одеяло и кое-как встала с дивана.

Я знала, что эту битву должна выиграть я. Не желаю, чтобы меня вечно спасали, ни Чарли, ни Сэм, ни Хью. С этим противником я должна встретиться лицом к лицу сама.

Покачиваясь на каблуках, Джош наблюдал, как я иду к нему, и встретил меня молча, лишь шевеля бровями и плотно сжав потрескавшиеся губы. Вот уже двадцать лет я не подходила к нему так близко. Лицо его еще сохранило черты, знакомые мне с юности, но под воздействием времени и непогоды высохло и покрылось морщинами. Тронутые сединой волосы были все такие же густые. Ему теперь было уже под сорок, и в нем не осталось и следа былой неуверенности в себе, когда он был простым рабочим на ферме, юношей, потерявшим родителей. Теперь передо мной стоял человек, на плечах которого лежит ответственность и за большое хозяйство, и за себя, и за свою семью.

Я оглянулась и увидела в окне Чарли: он сидел на диване и наблюдал за нами. Неожиданно он показался мне совсем маленьким, я увидела в нем того веснушчатого мальчишку, который сидит и послушно поджидает свою сестру. Я не могла не думать о том, что он согласился отпустить меня так сразу, не споря и не задавая лишних вопросов. Интересно, думала я, что он знает о том, что случилось много лет назад с Тесс. Я его об этом никогда не спрашивала.

— Джош, — начала я, подойдя к нему, но сохраняя дистанцию.

— Розмари, — отозвался он.

— Ты видел, кто убил сороку?

Он оскалился, обнажив прямые зубы с налетом никотина.

— Да, видел, конечно.

— И ты скажешь мне, кто это был?

— Думаю, вы и сами знаете.

— Хорошо.

Было довольно холодно, и я сложила руки на груди. Солнце уже успело сесть за холмы.

— Так, значит, это все-таки был ты? Рыскал тут вокруг дома.

Он вдруг сплюнул на землю.

— Вы так говорите, будто я делал что-то дурное.

И тут я вышла из себя.

— Пошел ты к черту, Джош. А как еще это называть — мертвая птица, прибитая к двери, мертвый опоссум на пороге, а? Чего в этом хорошего, может, объяснишь?

— Пожалуйста. Я просто хотел попугать вас немножко. Это шутка, не больше.