Сорочка угольщика - [2]

– Есть!

– И ты, по-твоему, человек?

– Человек.

– Врешь – свинья. Честное слово, свинья! А если не сейчас свинья, то будешь свиньей. Слышал, невежа, о переселении душ? Вот умрешь, и душа твоя обязательно в свинью переберется. Чего глаза вылупил? Не веришь?!

– Ишь что выдумал! – махнул рукой сторож. – Много вас тут в карантине ученых. И чего только не врут. Один врет про солнце, что оно в милён раз больше земли, другой врет, что белые медведи водятся, третий – что есть земля, где люди змей и самую землю едят. Ладно! Знаем вас! Все вы мастера турусы на колесах разводить! Ты бы лучше, ей-богу, сходил теперь на берег. Попросился бы к подрядчику Плюгину или к боцману. До полудня поработал бы, заработал полтинник и сходил бы на тульчь (толчок) сорочку купить. А то сгниешь! Сожрут тебя штифты поганые, всю кровь высосут.

– Хочешь, я это сделаю! – вдруг оживился Степан. – Право!

– Посмотрим, – сказал сторож.

Степан больше ничего не сказал, вскочил с матраца, плотно запахнулся в свою хламиду и бросился к дверям.

– Смотри не раздумай! – кинул ему вслед сторож.

Очутившись на площади, Степан шибко заковылял под дождем к берегу.

Как раз на берегу боцман договаривал угольщиков.

Недоставало одного человека, и боцман взял Степана.

– Я работаю только до полудня! – заявил Степан.

– Почему? – удивился боцман.

– Хочу в полдень на тульчь сходить, сорочку купить.

– Сорочку? – засмеялся боцман. – Что ж, можно. Только гляди не пропей ее…

В полдень Степан вылез из трюма черный, как трубочист, получил у боцмана полтинник и сел на первый порожний биндюг, мчавшийся в город.

Через полчаса он уже находился на тульче.

– Может быть, пиджак хороший, твинчик, сапоги, картуз?! – обступили его старьевщики.

Степан растолкал их локтями и продрался к стоящим в ряд покривившимся будкам. На дверях будок болтались цветные рубахи и голландки.

– Пожалуйте сюда, мунсью! – крикнула ему одна еврейка из своей будки.

Степан подошел и спросил сорочку.

Еврейка перевернула вверх дном полку и из груды сорочек выбрала ему одну – белоснежную, с высоко поднятым воротником, с широкими манжетами и со сверкающими перламутровыми пуговичками.

При виде этой сорочки глаза у Степана загорелись, и, вцепившись в нее своими черными крючковатыми пальцами, он спросил:

– Сколько?

– Шестьдесят копеек! Она ни разу не ношена. Только что от швеи.

– Пятьдесят копеек, больше нет, последние даю.

– Ну, возьмите!

Еврейка получила деньги, сложила сорочку вчетверо, завернула ее в цветную бумагу и протянула ее Степану с пожеланием:

– Носите на здоровье.

Степан сунул свою дорогую покупку под мышку и, озираясь, точно боясь, чтобы кто-нибудь не выхватил ее, направился в порт.

– Надо раньше, – решил он дорогой, – сходить на газовую[2], попариться, а после одеть сорочку.

Решив так, Степан улыбнулся.

Он предвкушал заранее удовольствие от этой сорочки. Он чувствовал заранее ту приятную прохладу, которая охватит его, когда он оденет ее. Она плотно пристанет к его телу, сильно потертому лохмотьями и искусанному штифтами, ляжет белоснежными складками на его язвы и прилипнет любящим существом к его впалой зябнущей груди и бедрам.

– Что несешь?! – окликнул его в порту знакомый тряпичник.

– Сорочку.

– Стрельнул (стибрил) или купил?!

– Купил.

– А сколько дал?!

– Полтинник!

– Дурак! На полтинник мы с тобой знатно выпили бы. И на кой бес тебе эта сорочка?! Пропьем, что ли?

– Н-нет! – махнул рукой Степан и, отвернувшись от соблазнителя, шибко зашагал к газовой.

Вот и газовая!

Из трубки клубами вылетал пар и точно приглашал Степана очиститься.

Отложив сорочку в сторону, Степан стал поспешно раздеваться. Он скинул хламиду и поднес ее к трубке.

Пар забрался во все дыры и щели хламиды, стал жечь штифтов, и, глядя на них, Степан злорадно приговаривал:

– Так вас, приютские шельмы! Жги их! Что, штифты поганые?! Думали, коли в порту бани нет, так и суда на вас нет?! Нет расправы для вас?! Шалишь!

Степан основательно выпарил хламиду и стал парить жилетку.

Он до того ушел в свою работу, что не заметил, как тихо подкрался юркий кадык и сгреб его сорочку.

Кадык бросился тотчас же бежать.

Стук башмаков кадыка заставил Степана повернуться.

– Карраул! Грабят, лови его! – издал он нечеловеческий вопль и почти голый бросился догонять кадыка.

Тот легко улепетывал, вилял, увертывался, перескакивал через шпалы, обегал вагоны.

Степан, однако, настигал его.

– Сорочку, сорочку, кадык, отдай, убью! – хрипел он.

Степан протянул руки и готов был уже схватить его, как вдруг что-то обожгло его голову, оглушило, и, взмахнув руками, как подстреленная птица, он растянулся лицом на рельсах.

Здоровенный парень в голландке, босой, рыжий, со злыми зелеными глазами, нагнавший Степана, выронил из рук большой окровавленный камень, перескочил через истекавшего кровью Степана, присоединился к кадыку, похитившему сорочку, и вместе с ним юркнул под эстакадой…

………………………………………………

Степан с проломленной головой очнулся в приемной больницы.

Когда дежурный врач спросил его, кто его ударил, то он поглядел на него безумными глазами, задрожал всем телом и прошептал:

– Отдай сорочку…

– У него бред, – сказал врач и распорядился отправить его в палату.