Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. - [48]

— Чепуха, — проговорил капитан, — они повторяют какие‑то сказки о том, что Зимний кем‑то взят. У нас места нет, не мешайте нам. Идите в Павловский полк, — снова твердо отчеканивал капитан. — Послушайте, — обратился он к вошедшему, — вот здесь мы с прапорщиком…

— Извините, что беспокоили, — наконец соображая, что упоминанием о Зимнем мы вредим себе, ответил я и вышел.

Наш сопровождающий еще был в коридорчике.

— Вот что, любезный, отведите нас в Павловский полк. Здесь нет места, — попросил я.

Солдат согласился, и мы двинулись.

Теперь пулеметы стучали громче. Местами щелкали винтовки.

— Расстреливают, — прервал молчание солдат.

— Кого? — справился я.

— Ударниц! — И, помолчав, добавил: — Ну и бабы, бедовые. Одна полроты выдержала. Ребята и натешились! Они у нас. А вот что отказывается или больна которая, ту сволочь сейчас к стенке!..

«Ого, куда я попаду сейчас! — пробежала жуткая мысль в голове. — Эх, все равно!»

В этот момент раздался оклик: «Кто идет?» — и на фоне справа, впереди светящегося сиротливо фонаря показался матрос.

Но не успели мы что‑либо ответить, как матрос, завопив: «А, офицерская сволочь!» — и схватив винтовку наперевес, сделал выпад в меня.

«В живот!» — мелькнуло в голове, и я невольно закрыл глаза.

«Отчего не больно?» — неслось в голове, и я открыл глаза.

Передо мною стояла спина сопровождающего меня солдата. Я продвинулся вправо. Матрос лежал на земле, мокрый от изредка моросящего дождика, и что‑то бормотал.

— Бегите вправо на угол! Я сейчас, — бросил мне солдат, продолжая держать винтовку за штык.

Я обежал фонарь и, подойдя к углу, остановился. Юнкера не было. Он еще раньше убежал.

«Как быстро все произошло», — соображал я, поджидая солдата, который и не замедлил подойти.

— Сволочь! — говорил он. — Этих матросов мы за людей не считаем. Им только резать да пить!.. Будет, собака, помнить! — закончил он, шагая рядом.

— А что ты ему сделал? — по старой привычке обратился я к нему на «ты» с вопросом.

— Да ничего особенного, ваше благородие. — И, помолчав, добавил: — У них, сволочей, всегда кольца на руках, а у меня тут бабенка одна, так я для нее и снял у него. Пьян собака! Теперь, поди, уже спит. Я его к тротуару оттащил, чтобы броневик не переехал. А вот и наши патрули. Я вас сдам им, чтобы они вас проводили. Да вы, ваше благородие, не говорите, что из дворца. Я им скажу, что вы из города сами пришли в Преображенский полк, да там места нет, вот вас сюда и послали, — говорил заботливо мне мой спутник.

— Ну, спасибо за совет. Только, родной, у меня денег нет. Я все отдал.

— Что вы, ваше благородие! Я из кадровых, с понятием. Мне, да и многим нашим ребятам так тяжело видеть, что делается в матушке России, что мы и в толк не возьмем. А господ офицеров мы по–прежнему уважаем и очень сочувствуем. Да что делать, кругом словно с ума сошли! Ну, будьте счастливы!.. — И солдат подбежал к остановившемуся патрулю.

Через минуту я был в коридорах Павловских казарм, куда меня ввели двое патрульных.

— Откуда? — спросил болтавшийся в коридоре солдат. Я молчал — соврать солдату мне было стыдно.

— Со стороны, — в голос ответили патрульные.

— Ладно, в ту дверь, ежели со стороны; а вы поменьше таскайте всякий хлам, — говорил он, уже обращаясь к патрульным.

«Какой это хлам?» — устало соображал я, идя к указанной двери.

— Через комнату, в следующую! — крикнул мне вслед солдатишка, когда я отворял дверь.

В комнате было тепло, грязно, полусветло и пусто. Из двери налево доносились какие‑то звуки. Прислушался: стон, то повышаясь, то понижаясь, продолжал залазить в эту грязь четырех белых стен. Пошел к двери напротив. Открыл ее, остановился в изумлении.

Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы. Бутылки от вина. Груды каких‑то свертков, а на ближайшем крае к двери раскрытая длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками.

«Что это? Куда я попал?» — задавая себе вопросы, не сводя глаз с конфет, тихо направился я к столу и вдруг спотыкнулся И только тут я окончательно осмотрел и запечатлел обстановку большой, длинной комнаты, наполненной так людьми, что я теперь не понимал, как я не заметил этого сразу, а обратил лишь внимание на какие‑то конфеты, пакеты и бутылки, действительно лежавшие на столе, а не примерещившиеся. То же, что заставило меня спотыкнуться, было спящее тело офицера. И такими издающими храп с подсвистами была наполнена вся комната. Они лежали на полу, на диванчиках, на походных кроватях и стульях. «Странная компания», — думал я, наблюдая это царство сна. Но вот какие‑то голоса из следующей комнаты. Пробрался туда. Та же картина, только обстановка комнаты изящнее.

«Офицерское собрание полка», — наконец догадался я. Опять раздался разговор — прислушался, присмотрелся. Говорит седоватый полковник, склонив голову на руки, сидя за столом. Отвечает лежавший на диване.

Я пробрался к говорившему и позвал его.

— Господин полковник! — тихо звал я его.

Услышал. Поднял голову и окинул меня осоловевшими, притухнувшими глазами.

— Господин полковник, — продолжал я, — я из Зимнего дворца. Ужасно устал. Могу я остаться здесь и лечь отдыхать или надо еще кому‑либо явиться?