Соприкосновение - [20]

Было слышно лишь, как хлопнула входная дверь да взвыл за окном злой и колючий декабрьский ветер.

На следующий день, рано утром, Антон Петрович Колвин впервые за последние годы покинул обжитой коттедж в поселке Гагачьем.

Он возвращался в свою квартиру в Москве, и на душе у отставного генерала было муторно, как никогда.

Во внутреннем кармане добротного зимнего пальто лежал запаянный в прозрачную оболочку небольшой, уместившийся бы на ладони ребенка чипсет…

Глава 4

Прошлое…

К удивлению Лады, попрошайничать в переходе без стоящей за спиной матери оказалось весьма проблематично. Одно дело — опустившаяся старуха с дочкой–инвалидом, а другое — подросток, пусть хромой и некрасивый, но вполне трудоспособный, того самого возраста и вида, когда бездомные, прижатые жизнью девочки начинают отдаваться первому встречному просто за кусок хлеба…

Лада не понимала этой разницы и не думала о ней. Она жила сиюминутными желаниями, почти как зверь, не задумываясь о «завтра», не отличаясь ни особым интеллектом, ни какими–то способностями к абстрактному мышлению. Эти понятия прошли мимо нее, растворились в зловонных лужах коллектора, подменившись простым и жестоким опытом выживания.

Неудивительно, что в первый же день ее забрал наряд милиции, и девочка, к немалому своему удивлению, оказалась в приемнике–распределителе для несовершеннолетних.

Это место поначалу почудилось ей чуть ли не раем на земле. Жесткая кровать с металлической сеткой, грубые, но чистые простыни, набитая ветошью подушка… Лысые мальчики и девочки, злые, жестокие, — маленькие звереныши, — они тоже показались ей поначалу сродни ангелочкам, беззаботно порхающим вокруг…

Конечно, сознание Лады не облекало ощущения именно в такие мысли — окружающее воспринималось только на уровне чувств, но разве мог удивить ее мирок приемника–распределителя с его почти тюремными законами и скудными условиями существования после многих лет, проведенных в прелой бетонной коробке подземного коллектора, питания объедками и каждодневного насилия?

Нет, первые дни она просто отдыхала и духовно, и физически.

Трудности начались позже, когда ее вместе с группой похожих на нее детей этапировали в один из подмосковных интернатов усиленного режима для трудновоспитуемых подростков.

Раньше Лада не задумывалась о многом, что являлось очевидным для окружающих ее людей. Здесь же ей быстро и болезненно дали представление о трех вещах: во–первых, она оказалась тупой, во–вторых, уродливой и, наконец, в–третьих, за все нужно платить — и за относительно чистое белье, и за еду, и за то, что ей, не то издеваясь, не то сопереживая, растолковали два первых постулата ее новой жизни.

Для девочки настали в полном смысле этого выражения «черные дни». То, что раньше ощущалось ею подспудно, в виде туманных образов и понятий, робко толпящихся где–то на пороге неразвитого сознания, теперь вдруг окрепло, вырвалось из темных глубин и с ужасающей скоростью начало обретать зловещие формы понимания того, кто она есть на самом деле…

Маленькое, тупое, уродливое ничтожество…

Неудивительно, что в пятнадцать лет она впервые заплакала, уткнувшись лицом в жесткую казенную подушку.

А потом вдруг наступил слом, как в тот памятный день, когда умерла мать.

…Вечерело. За зарешеченным окном первого этажа резкий осенний ветер рвал пожухлую листву деревьев. Сентябрь 2020 года выдался дождливым, ветреным и холодным. Лада лежала на голых нарах карцера, куда угодила за провинность на уроке, и смотрела в белый шершавый потолок.

Учеба давалась ей с неимоверным трудом, школу она ненавидела. Однако особо выбирать не приходилось, обстановка не располагала. Любое сопротивление со стороны строптивой ученицы каралось жестоко и немедленно, и Лада, сама того не желая, за полтора года, что провела в стенах интерната, приобрела элементарные понятия о многих вещах. Она узнала, что такое гигиена, нормальная одежда, усвоила азы понятий об обществе, взаимоотношениях между людьми, деньгах, научилась читать и писать…

Она повзрослела, и душа ее покрылась черствой коркой.

Парадокс — чем больше она узнавала об окружающем, тем более туманным и противоречивым становился мир…

…С сухим щелчком в замке двери дважды провернулся ключ. Металлическая дверь карцера протяжно скрипнула на петлях.

Лада демонстративно закрыла глаза.

Она была упряма и не хотела никого видеть.

По бетонному полу прошелестели шаги, рука коснулась ее плеча, настойчиво встряхнула.

— Вставай, поговорим.

Ей пришлось подчиниться. Сев на нарах, она оперлась руками о грубый стол, что стоял рядом.

— Объясни, Лада, зачем ты это сделала? — спросила усевшаяся напротив женщина средних лет, с усталым, вечно осунувшимся лицом. Это была Мария Ивановна, воспитатель того отряда, в котором числилась Лада.

Речь шла о голубе.

Несколько дней назад кто–то из надзирателей нашел его в кустах, около символического периметра, что окольцовывал здание интерната. Птице кто–то подранил крыло, да и в облезлом хвосте не хватало нескольких перьев. Голубь ковылял по асфальтированному плацу, перед строем одинаковых, коротко стриженных пацанов и девчонок.

Он сразу не понравился Ладе. Во–первых, вокруг птицы было слишком много суеты, которая по большей части являлась простой показухой — это Лада научилась тонко и безошибочно распознавать еще в метро. Наверное, единственное, чему научила ее нищенская жизнь, — это тонко различать фальшь, натянутость в человеческих голосах и жестах. А во–вторых, к обеим ногам голубя пристали засохшие, уродливые куски его собственного помета…