Соперницы - [20]

Внезапно настроение девочки переменилось. Она придвинулась поближе к зеркалу, и, разглядывая свое печальное лицо, мысленно сказала своему отражению: «Во мне есть что-то плохое, а я хотела бы стать совсем хорошей, чтобы Майклу все во мне нравилось. Я бы хотела быть доброй, как Кэти, и нежной, как... — Барбара чуть не отпрыгнула от зеркала, поймав себя на слове «Сара», а потом, сгорбившись, спросила: — Неужели я ненавижу ее из-за этого? Не только потому, то Майкл с ней возится, но и потому, что она так не похожа на меня со своим нежным и кротким характером? — Придвинувшись к зеркалу как можно ближе, девочка смотрела на себя и задавалась мучительным вопросом: — Почему я не такая? Не добрая и не нежная? Но... я любящая. Да, да. — Она качнула головой, словно пытаясь переубедить несправедливо обвиняющий ее голос. — Я любящая, я люблю Майкла, я всегда его любила, с самого рождения. И Бриджи, да, ее я тоже люблю, только по-другому, и я люблю Кэти, потому что трудно не любить такого великодушного человека, как она. Я хорошо отношусь к мальчикам особенно к Джону. Я... я ко всем хорошо отношусь, ко всем, кроме семьи Уэйтов и... тети Констанции».

Ну что ж — Барбара выпрямилась — если она надеется когда-нибудь получить Майкла, то ей придется научиться любить и тетю Констанцию тоже, потому что, когда они с Майклом поженятся, им всем надо будет жить в одном доме. А может быть и нет. Перед ее мысленным взором предстала картина — тетя Констанция смотрит на мистера Ферье. Барбара умеет распознавать любовь, когда видит ее.

— Вот так, — девочка кивнула своему отражению, она действительно очень много знает, гораздо больше, чем любой другой ее ровесник. И может быть, дело не в глухоте, а в том, что она — Моллен. Моллены не такие, как все, они особенные, у них есть отметина. А мистер Ферье и без отметины увидел в ней одну из Молленов. Как странно будет, если именно мистер Ферье окажется решением ее главной проблемы.

Часть II Матильда Беншем

Глава 1

— А теперь послушай меня, парень, я собираюсь задать тебе несколько прямых вопросов и жду на них прямые ответы; довольно, ты ходил вокруг да около почти целый год. Почему, скажи ради Бога, ты не можешь быть таким же, как Джон?

— Я не могу быть таким же, как Джон, потому что я не Джон, я — это я. — Дэн Беншем наклонился к отцу через стол и, помолчав, добавил: — Так похоже на тебя — мерить всех по одной мерке.

— Так вот, парень, я этого не потерплю. — Гарри поднялся со стула, подошел к сыну и вытянул руку, тыча тому в грудь. — Можешь сколько угодно разыгрывать взрослого перед своими дружками, но запомни, что здесь хозяин — я, а ты — сосунок и не более того.

— Рад это слышать. А то вчера ты говорил, что я уже достаточно большой, чтобы знать, чего я хочу.

— Так и есть. И вот о чем разговор. Я надрывался годами, мой отец тоже, и все для того, чтобы иметь одну из лучших фабрик в Манчестере. А теперь у меня два сына, которые должны быть счастливы, черт побери, иметь возможность это унаследовать. Тебе уже девятнадцать, и ты до сих пор не знаешь, к чему приложить руки. Если бы ты вбил себе в голову продолжить учебу в одном из этих университетов, я бы не возражал, да, да. Но ты приезжаешь домой и заявляешь, что тебе самому неизвестно, чего ты хочешь, кроме как шататься по свету, пока не поумнеешь. Ну что ж, я тебе кое-что скажу, парень: черта с два ты будешь путешествовать на мои деньги.

— Я могу путешествовать без денег.

— Ха! Ха! Послушайте его. Хотелось бы мне на это посмотреть. — Гарри прошелся по комнате, широко раскинув руки, потом повернулся и несколько секунд разглядывал младшего сына. — Скажи-ка мне вот что, почему бы тебе годок не поработать на фабрике? Когда-нибудь она станет наполовину твоей, так что неплохо бы знать, откуда берутся деньги и как они зарабатываются.

Дэн с силой сжал кулаки и, закрыв глаза, прорычал:

— Я говорил тебе тысячу раз, что не могу видеть, как шесть дней в неделю они работают, работают, работают без остановки...

— Послушай, парень, давай уточним: мои... о моих людях заботятся лучше, чем обо всех других в городе. Сам Шафтесбери не смог бы сделать для них больше.

— Да?

— Да! И твой сарказм тут не уместен. Боже Всемогущий! Ты так ко мне относишься, словно я какой-то жуткий Джон Брайт[2]и выступаю против любой реформы и всех их вместе взятых. Посмотри, что я сделал за последние несколько лет, причем задолго до семьдесят четвертого. Я всегда опережал время; никогда не брал на работу ребятишек моложе десяти лет, а потом и двенадцати.

— Потому что вышел такой закон.

— Вот сопляк паршивый! Да я мог бы остановиться на десятилетних и сохранить хорошие отношения с другими владельцами. А так некоторые из них внесли меня в черные списки, ты об этом знаешь? Меня, в черные списки! И вот что, парень: ты лучше перестань сильно задирать нос, не то шлепнешься ненароком.

Пока отец и сын (если бы не различный возраст, они были бы как братья-близнецы) испепеляли друг друга взглядами, раздался спокойный голос Джона, обращенный к Дэну:

— Если ты так обеспокоен условиями труда, то почему бы тебе не поступить как предлагает отец — найди, какие изменения требуется внести и вводи свои новшества.