Сонные глазки и пижама в лягушечку - [109]

Прокручивая в памяти дешевую зажигалку, конверт с инструкциями, огонь, озаривший салон «порше», пепел, похожий на радиоактивный снег, вы думаете: «А как насчет моего часа скорби? Ты что, забыл? Это я нашла твою чертову обезьяну!»

Несколько минут вы оба храните молчание. Ваш ум лихорадочно перебирает оставшиеся варианты, словно слепой любитель кофе, нервными руками ощупывающий меню в кофейне. Белфорд ласкает вам руки, истекая слюной и нечленораздельно мыча; если закрыть глаза, то покажется, что вы в детском зоопарке. Эрекция его так и не покидает, и в конце концов ваше внимание фокусируется на ней, как на единственном дереве, уцелевшем после урагана. Это дерево, натурально, хочется потрогать, простучать, прислониться к нему, пообедать в его тени. Наверное, в этом все дело. Иначе как объяснить, что в столь критический поворотный момент, когда все поставлено на карту, когда отношения с Белфордом перескочили роковой барьер разрыва, вы хватаетесь за воспрявший фаллос и начинаете его гнуть и растягивать, словно лучник, выбирающий молодое деревце в Шервудском лесу?

Неправильно истолковав движение, Белфорд подхватывает вас на руки и несет в спальню. Вы хотите протестовать – но вместо этого, дрыгнув ногой, сбрасываете трусики и начинаете расстегивать его рубашку.

Люди, как правило, ныряют в эротику, чтобы скрыться от житейских неприятностей, однако бывают ситуации, когда секс служит центровочным устройством, избирательным горнилом, в котором паразитные виды энергии сгорают без следа, оставляя чистейший мозговой драйв, обеспечивающий железную фокусировку на задаче. Позже, спокойно обдумав случившееся, вы отнесете этот акт безответственного совокупления ко второму типу вышеописанных ситуаций, но сейчас во вселенной не существует ничего, кроме острого зуда в раскаленном клиторе, в дразнящей язве, которую немедленно надо почесать.

Белфорд укладывает вас в гущу благодарных микроклещей и ловко вышагивает из брюк. Задохнувшись от странного обезличенного желания, не в силах пошевелиться, вы завороженно следите, как любимый снимает трусы-боксеры, аккуратно складывает их по швам и вешает на спинку стула. Его член и впрямь похож на индюшачье горло, однако это очень толстое и твердое горло, вам буквально не терпится его заполучить.

– Скорей, скорей, – бормочете вы, слушая, как в соседней комнате Джули Эндрюс зачитывает – для тех, кому интересно, – список своих любимых вещей.[6]

Храпя, как садовый трактор, Белфорд вспахивает целину вашей вины (ибо в душе у вас действительно таится чувство вины, хотя соитие от этого делается лишь грубее, а значит, приятнее). Вы раскрываетесь перед ним, как жирный чернозем. Он сажает свой корень в борозду – невыразимо глубоко, – и вы извиваетесь, выгибаетесь и дрожите, стараясь не упустить ни одного дюйма. Его спина – коричневый бумажный пакет; ваши ноги – натянутая струна. Давай, Джули, поехали еще раз, с самого начала.

Время от времени, примерно раз в три минуты, вы думаете, что покончили с развратным бизнесом и получили все сполна, что пришла пора отпихнуть любовника и привести в порядок если не измятое самоуважение, то хотя бы внешний вид, – но Белфорд неизменно цепляет какой-нибудь нерв, который до сих пор оставался незатронутым, и вы вновь отключаетесь на три минуты, чтобы вытеребить каждую каплю удовольствия из новооткрытого местечка.

– Белфорд, – шепчете вы в промежутках между стонами, – это самый лучший… о-о… секс из всех, что… о-о… у нас с тобой… о-о…

От крайнего удивления тем фактом, что вы подали голос в процессе соития, Белфорд на секунду замирает. А потом молча кивает в знак согласия. Он тоже никогда не раскрывал рта во время любовных сессий – и, судя по всему, не собирается нарушать традицию. Раздвинув ваши ягодицы толстыми сигарообразными пальцами, он начинает долбить под несколько измененным углом, посылая ударные волны через все тело до самых десен.

А потом угол снова меняется – и Белфорд уже работает впрямую по клитору, сплющивая его, размазывая по стенке, полируя, как старый греческий зеленщик полирует свои баклажаны, как Аладдин полирует медную лампу, вызывая робкого джинна, – полирует, пока этот маленький бугорок наслаждения не начинает сиять, заливая влагалище светом, превращая его в бродвейскую сцену. Та-дааа! В лучах прожекторов по проходу бежит белый пони, гордый и веселый. Взмахнув гривой, он перепрыгивает оркестровую яму, пролетает над рампой и приземляется в центре сцены, широко расставив ноги, подняв копытами пыль – ноздри трепещут, глаза вращаются, изо рта валится пена, – и зал взрывается трескучей овацией. Тут Белфорд окатывает лошадку водопадом жидких белых роз, и она делает стойку на голове – по просьбам публики…

23:56

Восстанавливая дыхание, сбитое экстравагантной буффонадой, вы чувствуете себя скорее реабилитированной, чем удовлетворенной, скорее освобожденной, чем реабилитированной. Ведь удовлетворение – лишь временная анестезия, притупляющая боль жизненных ожогов, а реабилитация – та же месть, только без горчицы. Освобождение же – это столь грандиозный перед, что единственным задом, который может ему соответствовать, является смерть. Да и то не всегда.