Сонина Америка - [3]

Валера мучительно постигал азы иврита, которым Алла отчего-то совершенно не занималась, и прикидывал, в какой бы госпиталь устроиться, как только начнет с грехом пополам понимать не только русских евреев. Благо, что советские дипломы пока котировались в земле обетованной.

Но как-то вечером жена сообщила ему где-то между десертом и сигаретой:

– Америка. Скоро. Необходимо твое присутствие. Бюрократия.

Валера в ответ на односложные предложения любимой женщины разразился пламенной, полной деепричастий и фразеологических выражений, речью. Взывал к ее разуму и материнским инстинктам. Кричал, что глубоко беременной женщине опасны очереди, посольства, самолеты, резкие смены климатов, континентов и обстоятельств. И, не запивая, глотал антидепрессанты, к которым в последнее время приобщился. Хватало слюны, в которой он праведно захлебывался.

– Еще нескоро. Рожать. Я нашла работу в компании «Поляроид». Массачусетс. Бостон. Хорошие деньги. Страховка. Рожу там. Они оплатят, – ответила Алла, когда он выговорился, и отправилась спать, утомленная длинной речью. Своей, разумеется, а не супруга.

Хороший программист с отличным английским и психиатр с не котирующимся в штатах дипломом, помнящий из сдачи языкового кандминимума только: «Глэд ту мит ю. Май нейм из Валерий. Айм фром Москоу» и ни хрена не помнящий, что бы все это, кроме собственного имени, значило.

Он начал есть таблетки с удвоенной силой, тупо пялясь в телевизор, полный ненормально улыбчивых ведущих с неестественно белоснежными зубами, пулеметными очередями изрыгающих в него комбинации неведомых звуков. Ненормальное множество каналов пугало еще больше, и даже «Энималплéнет», созвучный названию какого-то медикамента, где не было ощерившихся ведущих, а только тюлени и пауки, спокойствия психиатру не приносил. Единственное, что его занимало, – точная постановка диагноза самому себе – раз, и вовремя сварить жене вечерний и утренний кофе – два. Ранее прочный мир, покоившийся на больших тяжелых чемоданах, сузился в две крошечные пылинки: нозология и джезва. Еще немного, и все больше пачкающаяся о безумие тряпка сознания смахнет их в небытие.

Через неделю Алла, не получив вечерней чашки кофе, выключила телевизор, внимательно посмотрела на мужа и сказала:

– Прекрати! Возьми себя в руки! Кофе! – И достала из сумки бутылку коньяка.

Валера сварил кофе, выпил рюмку, спустил в унитаз антидепрессанты, прекратил и взял.

Устроился через знакомых из русскоязычной общины (или как эти странно говорящие люди называли ее «комьюнити») санитаром в психиатрическое отделение Сант-Элизабет госпиталя и принялся добросовестно елозить шваброй и менять утки. Как-то раз куда-то не вовремя запропастилась внушительная медсестра, реагирующая и на невербальные сигналы, а телефонные коммуникации с дистанционно дежурящим доктором были Валере недоступны из-за языкового барьера. И он на свой страх и риск оказал неотложную помощь внезапно обострившемуся пациенту.

Материализовавшаяся через полчаса медсестра возмущенно тарабарила что-то приехавшему доктору и, потрясая обезглавленными ампулами и использованными шприцами, гневно тыкала пухлым указующим перстом в двери манипуляционной. Эскулап заинтересованно переводил взгляд с «улик» на санитара, внезапно куда-то убежал, но минут через десять явился с… православным священником. В штате Сант-Элизабет госпиталя состояли служители чуть ли не всех религиозных конфессий исключительно с одной-единственной целью – исповедальной. Батюшка отлично, безо всяких акцентов, щедро говорил на родном языке – то есть по-русски. Обрадованный Валера обильно излил на него свою anamnesis vitae,[10] а также anamnesis morbi[11] конкретного пациента. Правильный диагноз конкретного пациента, а не тот, с каким он лежит в непрофильном отделении, и оптимальную терапию, конкретному пациенту положенную. И совсем скоро до администрации Сант-Элизабет госпиталя дошли слухи, что у них машет шваброй не кто-нибудь, а без пяти минут доктор советских психиатрических наук, врач высшей квалификационной категории, автор статей, патентов и чуть ли не пионер такой ненужной коммунистам ветви психопатологии, как психопатология (и психотерапия) беременности. Скромный санитар тут же засиял в глазах коллег ореолом мученичества и гонений.

Эта смешная легенда тлела до сих пор, хотя позже Валерий не раз и не два объяснял всем, от администрации до водителя «скорой», что никаких гонений из-за науки на родине не испытывал. Если чем и мучился иногда, так необходимостью заполнять бесконечные протоколы исследований. При выезде никаких препятствий не встретил, не считая стандартных бюрократических. Да и сама тема была спущена «сверху», как направление науки не для него одного. Он, Валера, если честно, хотел заниматься старыми добрыми шизофрениками, а вовсе не такой тонкой материей, как беременные женщины. А в Америке оказался исключительно по любви. Причем по любви к жене. Какое там! Собеседники только перемигивались и подшучивали над его «пожизненным страхом перед «кейджиби».

После эпизода с оказанием ургентной помощи (за оказание которой, пойди что не так, пришлось бы долго расплачиваться и самому Валере, и администрации больницы, и дежурной смене) и точной диагностики, так внезапно прославивших его, Валера, наконец, с удовольствием впился в американ инглиш. А также в учебники анатомии, нормальной физиологии, оперативной хирургии, пропедевтики внутренних и хирургических болезней и так далее и тому подобное. Дело в том, что для подтверждения врачебного диплома ему требовалось сдать экзамены с первого по шестой курсы стандартной программы американских профильных министерств. На английском, естественно. Причем на компьютере. Что для Валеры было тогда абсолютно противоестественно.