Сонеты, песни, гимны о любви и красоте - [38]

Однако разлука с любимой вызывает страдания влюблённого, «слёзы, вздохи, горести и муки». Чтобы избежать этого, влюблённый должен разумом направить своё желание от тела «к чистой красоте самой по себе».

Третья ступень восхождения. Но влюблённый может подняться ещё на одну ступеньку, когда он разрушит связь «созерцаемой красоты с отдельным телом» и будет созерцать не отдельную красоту дамы, но всеобщую, универсальную красоту.

Четвёртая ступень восхождения. Достигнув этой ступени, влюблённый должен обратиться «внутрь себя», чтобы созерцать красоту «глазами ума», а не глазами телесными. Тогда его душа увидит в себе луч света «ангельской красоты».

Пятая ступень восхождения. Однако душа не успокаивается на достигнутом. Пылая «этим счастливейшим огнём», душа влюблённого созерцает теперь божественную красоту.

Шестая и седьмая ступени восхождения. Наконец, душа, превратившись в ангела, «охватывает все умопостигаемые вещи» и любуется безбрежным морем «чистой божественной красоты». Находясь на Небесах, душа, попадает на пир ангелов и отдыхает рядом с Богом, творцом этой Красоты.

Рассматривая все эти ступени восхождения влюблённого по «платонической лестнице»[593], Роберт Эллродт всё же считает, что сонетный цикл Спенсера «находится на половине пути между лёгкой дымкой учения Платона в «Королеве Фей» к сильному и яркому свету неоплатонической теории любви в гимнах»[594]. Действительно, неоплатонические образы в «Amoretti» выражены не так сильно, как в его последующих «Четырёх гимнах», хотя Спенсер использует эти образы уже в первых сонетах, выражая своё восхищение молодой леди. Так Am. 3 соткан наполовину из петраркистких, наполовину их неоплатонических идей. В самом начале Спенсер пишет о «верховной красоте» (sovereign beauty), сплавленной из петраркианского образа «somma belta» (Canzoniere, CLIV) и «фичинианской» теории о красоте, как луче света, идущего от Бога. Влюблённый поэт становится на первую ступень «платонической лестницы». Поражённый этой «верховной красотой», которая властвует над ним, он заявляет, что

Лишь на неё смотрю я, изумлённый —

На чудный бесконечный горний свет.

(Am. 3)

Ибо красота «притягивает к себе человеческие глаза, через них отражается в душе и, волнуя, радуя и воспламеняя её, делает желанной»[595]. В Am. 8 Спенсер использует уже конкретные идеи неоплатонизма, сравнивая глаза любимой с лучами, зажжёнными «Творцом в небесной дали». Во втором катрене этого поэт выражает неоплатоническое противопоставление любви земной, чувственной — любви небесной, ангельской. Пока Спенсер ещё находится на первой ступени лестницы, но вскоре переходит на её вторую ступень:

Я храм в уме построил, где хранится

Её чудесный образ неземной,

И день, и ночь он как жрецу мне снится,

Что верой не прельщается иной.

(Am. 22)

Поэт соединяет неоплатоническую идею с христианским празднованием первого дня Великого Поста. Символично! С одной стороны, Пост для питательных потребностей тела, а с другой, Пост для чувственных желаний тела путём создания в уме идеального образа красоты возлюбленной. И хотя в основу Am. 22 лёг сюжет сонета Депорта, он (этот сонет) резко отличается по смыслу от спенсеровского. Депорт также хочет построить храм своей возлюбленной и воспевать её там, но храм настоящий, а не храм в уме, как Спенсер:

Solitaire et pensif, dans un bois ecarte,

Bien loin du populaire et de la tourbe epaisse,

Je veux batir un temple a ma fiere deesse,

Pour apprendre mes voeux a sa divinite.

(«Amours de Diane» I, XLIII)[596]

(Одинокий и задумчивый, в дальнем лесу, вдали от людей и всякой толпы, я хочу воздвигнуть храм моей гордой богине, чтобы принести мои обеты этому божеству.)

Неоплатоническую тему Спенсер продолжает в Am. 35, жалуясь на то, что когда он своим внутренним взором не видит образа любимой, то испытывает страдания. Создавая в душе образ милой, Спенсер всё больше и больше смотрит на него, как Нарцисс, и, наконец, начинает созерцать «красу, что не встречалась до сих пор», то есть идеальный образ возлюбленной. Платонический миф о Нарциссе Спенсер взял у Фичино (а тот у Плотина), чтобы показать гибельность привязанности души к красоте тела, а не к тому прекрасному идеальному образу, что возникает в уме любящего.

В Am. 45 Спенсер вновь возвращается к неоплатоническому образу небесной Красоты, который возникает в уме истинно влюблённого:

В моей душе есть образец чудесный,

И не доступный для земных очей:

Идея красоты твоей небесной,

Бессмертной каждой чёрточкой своей.

(Am. 45)

Итак, Спенсер утверждает, что теперь он постоянно созерцает «идею», образ такой красоты, «которая видима только глазами ума»[597], и не доступна для глаз тела. Считается, что неоплатоническая «Идея» красоты взята Спенсером из другого сонета Депорта[598]:

Sur le plus belle Idee au ciel vous fustes faite,

Voulant nature un jour monstrer tout son pouvoir;

Depuis vous luy servez de forme et de miroir,

Et toute autre beaute sur la vostre est portraite.

(Amours de Diane, II, LXVII)[599]

(Вы созданы как наиболее красивая небесная Идея, // созданы при желании однажды представить природе всю её власть; // с тех пор Вы ей служите формой (образцом) и зеркалом, // и всякая иная красота копируется с Вас.)