Сонет Серебряного века. Том 2 - [7]

Любимое – со мной. Минувшего не жаль.

А ты, – что за плечом, со мною тайно схожий,

Несбыточной мечтой больнее жги и жаль!

1913

Петербург

Посвящается Бальмонту

Над призрачным и вещим Петербургом

Склоняет ночь кран мертвенных хламид.

В челне их два. И старший говорит:

«Люблю сей град, открытый зимним пургам

На топях вод, закованный в гранит.

Он создан был безумным Демиургом.

Вон конь его и змей между копыт!

Конь змею – «сгинь!», а змей в ответ: «Resurgam!»[3]

Судьба империи в двойной борьбе:

Здесь бунт – там строй; здесь бред – там клич судьбе.

Но во сто лет в стране цветут Рифейской

Ликеев мирт и строгий лавр палестр... »

И глядя вверх на шпиль Адмиралтейский,

Сказал другой: «Вы правы, граф де Местр».

1915

* * *

Неслись года, как клочья белой пены...

Ты жил во мне, меняя облик свой;

И, уносимый встречною волной,

Я шел опять в твои замкнуться стены.

Но никогда сквозь жизни перемены

Такой пронзенной не любил тоской

Я каждый камень вещей мостовой

И каждый дом на набережной Сены.

И никогда в дни юности моей

Не чувствовал сильнее и больней

Твой древний яд отстоянной печали —

На дне дворов, над крышами мансард,

Где юный Дант и отрок Бонапарт

Своей мечты миры в себе качали.

19 апреля 1915 Париж

Города в пустыне

Акрополи в лучах вечерней славы.

Кастилий нищих рыцарский покров.

Троады скорбь среди немых холмов.

Апулии зеркальные оправы.

Безвестных стран разбитые заставы,

Могильники забытых городов.

Размывы, осыпи, развалины и травы

Изглоданных волною берегов.

Озер агатовых колдующие очи.

Сапфирами увлаженные ночи.

Сухие русла, камни и полынь.

Теней Луны по склонам плащ зубчатый.

Монастыри в преддверии пустынь,

И медных солнц гудящие закаты...

24 октября 1916

Взятие Бастилии

14 июля 1789 – ничего.

Дневник Людовика XVI

Бурлит Сент-Антуан. Шумит Пале-Рояль.

В ушах звенит призыв Камиля Демулена.

Народный гнев растет, взметаясь ввысь, как пена.

Стреляют. Бьют в набат. В дыму сверкает сталь.

Бастилия взята. Предместья торжествуют.

На пиках головы Бертье и Де-Лоней.

И победители, расчистив от камней

Площадку, ставят стол и надпись: «Здесь танцуют».

Король охотился с утра в лесах Марли.

Борзые подняли оленя. Но пришли

Известья, что мятеж в Париже. Помешали...

Сорвали даром лов. К чему? Из-за чего?

Не в духе лег. Не спал. И записал в журнале:

«Четырнадцатого июля – ни-чего».

1917

Бонапарт (10 августа 1792 г.)

Il me mengue deux batteries pour balayer toute cette canaille la[4]

Мемуары Бурьена, слова Бонапарта

Париж в огне. Король низложен с трона.

Швейцарцы перерезаны. Народ

Изверился в вождях, казнит и жжет.

И Лафайет объявлен вне закона.

Марат в бреду и страшен, как Горгона.

Невидим Робеспьер. Жиронда ждет.

В садах у Тюильри водоворот

Взметенных толп и львиный зев Дантона.

А офицер, незнаемый никем,

Глядит с презреньем – холоден и нем —

На буйных толп бессмысленную толочь,

И, слушая их исступленный вой,

Досадует, что нету под рукой

Двух батарей «рассеять эту сволочь».

21 ноября 1917

Термидор

1

Катрин Тео по власти прорицаний.

У двери гость – закутан до бровей.

Звучат слова: «Верховный жрец закланий,

Весь в голубом, придет, как Моисей,

Чтоб возвестить толпе, смирив стихию,

Что есть Господь! Он – избранный судьбой,

И, в бездну пав, замкнет ее собой...

Приветствуйте кровавого Мессию!

Се Агнец бурь! Спасая и губя,

Он кровь народа примет на себя.

Един Господь царей и царства весит!

Мир жаждет жертв, великим гневом пьян.

Тяжел Король... И что уравновесит

Его главу? – Твоя, Максимильян!»

2

Разгар Террора. Зной палит и жжет.

Деревья сохнут. Бесятся от жажды

Животные. Конвент в смятеньи. Каждый

Невольно мыслит: завтра мой черед.

Казнят по сотне в сутки. Город замер

И задыхается. Предместья ждут

Повальных язв. На кладбищах гниют

Тела казненных. В тюрьмах нету камер.

Пока судьбы кренится колесо,

В Монморанси, где веет тень Руссо,

С цветком в руке уединенно бродит,

Готовя речь о пользе строгих мер,

Верховный жрец – Мессия – Робеспьер —

Шлифует стиль и тусклый лоск наводит.

3

Париж в бреду. Конвент кипит, как ад.

Тюрьо звонит. Сен-Жюста прерывают.

Кровь вопиет. Казненные взывают.

Мстят мертвецы. Могилы говорят.

Вокруг Леба, Сен-Жюста и Кутона

Вскипает гнев, грозя их затопить.

Встал Робеспьер. Он хочет говорить.

Ему кричат: «Вас душит кровь Дантона!»

Еще судьбы неясен вещий лет.

За ним Париж, коммуны и народ —

Лишь кликнуть клич, и встанут исполины.

Воззвание написано, но он

Кладет перо: да не прейдет закон!

Верховный жрец созрел для гильотины.

4

Уж фурии танцуют карманьолу,

Пред гильотиною подъемля вой.

В последний раз подобная престолу,

Она царит над буйною толпой.

Везут останки власти и позора:

Убит Леба, больной Кутон без ног...

Один Сен-Жюст презрителен и строг.

Последняя телега Термидора.

И среди них на кладбище химер

Последний путь свершает Робеспьер.

К последней мессе благовестят в храме,

И гильотине молится народ...

Благоговейно, как ковчег с дарами,

Он голову несет на эшафот.

1917 г. 7 декабря

Каллиера

Посв. С. В. Шервинекому

По картам здесь и город был, и порт.

Остатки мола видны под волнами.

Соседний холм насыщен черепками

Амфор и пифосов. Но город стерт,

Как мел с доски, разливом диких орд.

И мысль, читая смытое веками,

Подсказывает ночь, тревогу, пламя

И рдяный блик в зрачках раскосых морд.