Соната единорогов - [40]

Джой заговорила быстро, стараясь помешать себе думать.

— Нам нужно золото. Мне и Абуэлите.

Выражение лица Индиго не изменилось ни в малой малости, однако он заморгал, и Джой сочла это своим личным триумфом.

— Это для ваших глаз, для всех вас, мы расплавим золото и приготовим что-то вроде мази. Абуэлита знает — как. Но только надо спешить, потому что Граница может передвинуться в любую минуту.

Она ожидала взрыва издевательского смеха, ожидала его все утро, понимая, что важнее всего то, что последует за ним. Однако Индиго вновь удивил ее, сказав лишь, после недолгого молчания:

— У меня нет золота. Если тебе нужно золото, попроси его в «Папас Музыке».

— Мне он его не отдаст, — сказала Джой. — А тебе отдаст все до последней крохи. И сейчас у него золота куда больше, чем в день, когда ты пришел к нему. По-моему, он обзвонил, собирая его, всех своих друзей, всех, кого знает.

— Понятно. Стало быть, я должен продать мой рог, а золото отдать тебе.

Странное спокойствие Индиго пугало Джой сильнее, чем надменность, которой она ожидала. Пара совсем молоденьких единорогов прогарцевала мимо на длинных ногах, театрально сражаясь коротковатыми рогами и пыхтя, как паровозы. Налетел ветерок, принесший из гущи Закатного Леса надушенную пыльцу желтых цветов шайя.

— Да, — сказала Джой. — Именно так. Об этом я тебя и прошу.

Индиго потряс головой — изумленно, насмешливо, быть может, все сразу.

— Я должен очень точно понимать, о чем ты меня просишь. Ты хочешь, чтобы я остался голым — без рога, без золота, в твоем мире, где золото это все, где я, не имея денег, обращусь в ничто, в полное ничто, будь я даже с Шейры и будь я Древнейшим. И если я сделаю это, твоя бабушка состряпает волшебную мазь, которая позволит моему народу прозреть. Я правильно тебя понял?

Тут Джой заметила, что Индиго трясет, трясет зримо; голос его сорвался на последних словах.

— Я уже ответила тебе — да, — упрямо повторила она. — И когда ты перейдешь Границу и попадешь в мой мир, я обещаю сделать все, что смогу, чтобы помочь тебе. И мистер Папас тоже. У нас есть друзья, ты не станешь таким, как другие, те, что живут на улице и так далее. Обещаю, абсолютно.

И помолчав, добавила:

— Да и золото у тебя, наверное, еще останется. Абуэлита говорит, что его нужно немного.

Индиго улыбнулся ей — не косой, сардонической улыбкой, столь хорошо ей знакомой, но такой, которая казалась пришедшей издалека и предназначенной вовсе не ей.

— Нет, — сказал он, — я не стану таким, как другие, покинувшие Шейру, потому что у меня не останется даже рога, чтобы играть на нем на углах улиц. Мне придется полагаться лишь на свою изворотливость и, как ты сказал, на друзей — быть может, этого хватит, чтобы прожить, быть может, не хватит. А вернуться я уже не смогу никогда.

Джой попыталась ответить, но не смогла, во рту у нее совсем пересохло. Индиго спросил, тихо-тихо:

— И почему я должен сделать это?

Она так и не поняла потом, как долго смотрела на него, ощущая, что в голове ее не осталось ни единой мысли. Похоже, прошло очень долгое, гулкое время, прежде чем она смогла отыскать слова, хотя бы для того, чтобы подумать: Абуэлита, послушай. Я должна сию же минуту сказать что-то действительно умное и значительное, но ты же знаешь — я всего лишь твоя недотепа-внучка. Если мне предназначено помочь Древнейшим, помоги, и поскорее, мне, иначе нам придется бросить все это и навек поселиться вдвоем в «Серебристых соснах». И Джой откашлялась, борясь с зевотой, неизменно нападавшей на нее, когда она чего-то боялась.

— Потому что именно этого ты и хочешь, — сказала она. — Потому что ты знаешь мой мир гораздо лучше, чем я знаю твой, ты знаешь, что он собой представляет, и все-таки хочешь жить в нем, потому что он именно таков. Ну, то есть, ты каждый раз почти продаешь свой рог мистеру Папасу — и все-таки не продаешь. Конечно, ты испуган, мир, в котором я живу, напугает кого угодно. Но потому-то ты и хочешь жить в нем, потому, что он ничем не похож на Шейру. И я не думаю, что золото что-то значит для тебя, по-настоящему. Золото — это просто предлог для того, чтобы не сделать последнего шага. Я думала так с самого начала.

Собственный голос ее казался Джой надтреснутым, неуверенным, точно стрекот зимнего кузнечика, а доводы — жалкими, как истовое вранье братца Скотта насчет того, почему он не вынес мусор. Она чувствовала, что иссякает, иссыхает, истощается, что ей остается только умолкнуть под странно терпеливым взглядом Индиго. И внезапно сказала:

— Нет. Нет, забудь об этом, не слушай меня, прости, я не права. Прости меня.

И она повернулась, чтобы уйти, потому что никаких слов у нее уже не осталось, но легшая ей на плечо рука Индиго остановила ее.

— Погоди, — сказал он. — Это что же у нас получается? Столько слов, столько шума, и вдруг — не слушай меня.

Он не повысил голоса, но пожатье его руки заставило Джой вспомнить руки крияку, тащившие ее в крону их дерева.

Она повернулась к Индиго. Темно-синие глаза его были надменно вопросительными, как в день первой их встречи, и таким же вызывающим казалось чуть отвернутое в сторону лицо. Но вглядывался он в нее с вниманием, какого она не помнила. И Джой, пожав плечами, ответила: