Соната единорогов - [13]

Один был величав и стар, как сами деревья, и столь черен, что ночь бледнела вокруг него. Другой, сизоватый, как грозовая туча, утешал своим присутствием взор, третий был похудощавее, с телом, более длинным, с изящной бородкой клинышком, выглядевшей так, словно она сделана из морской пены, зелено мерцающей изнутри. Они стояли, высоко подняв головы, прекрасные хвосты их плыли в красном ночном воздухе, подобно призракам, длинные витые рога светились под звездами. Музыка цвела вокруг них.

Сердце Джой, когда она увидела их глаза, ухнуло и перевернулось. Глаза всех трех Древнейших вздулись и закрылись, голубовато-зеленая корка покрывала их так плотно, что казалось, будто глаза усыпаны драгоценными камнями. И Джой поняла, что Древнейшие слепы.

Глава четвертая

Джой проснулась уже при солнечном свете — свернувшись калачиком, она лежала на боку под красным деревом, укрытая для тепла его же ветками. Двое единорогов смотрели на нее. Один выглядел так, словно он не столь телесен, как прочие, но сотворен скорее из ветра и моря. Другой, цвета звезд, был намного меньше; пританцовывающий, неугомонный, слишком юный для плавной легкости движений, слишком непоседливый для царственности. Джой и разбудил-то легкий перестук его передних ног. У нее перехватило дыхание, когда она поняла, что лунные глаза молодого единорога уже припорошила корочка, ослепившая трех великих Древнейших.

— Мам, видишь? — выпалил единорожик. — Она проснулась!

Джой села, вытряхивая из волос листья.

— Привет, — сказала она голосом хриплым и надтреснутым, как всегда по утрам. — А где Ко?

Второй единорог, вернее, самка единорога, подступила поближе, неторопливые движения ее напоминали струение ртути. Слепота, похоже, не отяготила ее поступь, да и смотреть прямо на Джой не мешала.

— Я Фириз, — сказала она, — а это Турик, мой сын. Хорошо поспала?

Голос Фириз был низок и легок, и неуловимо шутлив.

— Да вроде бы, — ответила Джой. — Сны какие-то сумасшедшие снились, правда, я не уверена, что это были сны.

Она примолкла, потом медленно прибавила:

— Вы из Древнейших. Мне Ко говорил.

— Мы самые старые из Древнейших, — ответила Фириз. — Кроме него.

Она кивком указала на сына, изучавшего кроссовки Джой.

Там, где его рог касался их, грязь и глина тут же осыпались, и скоро они поблескивали не хуже этого рога.

— Был еще черный, — сказала Джой.

Теперь голос Фириз прозвучал немного тише.

— Да, лорд Синти.

Тут возбужденно встрял Турик:

— Ты заснула, и он принес тебя сюда на своей спине! Синти такого никогда не делал! Он живет совсем один, его и не видит-то никто — разве что изредка, — даже я ни разу не видел его до вчерашней ночи. Ты, наверное, очень важная, для Внемирницы…

— Турик, — произнесла его мать — одно только слово, однако юный единорог немедля умолк. Фириз сказала: — Лорд Синти самый старый из всех нас. У нас даже слова нет, чтобы описать его возраст.

Она вдруг захихикала — неожиданно, нелепо, заливисто — и добавила:

— Прости за неучтивость, но я тоже волей-неволей гадаю о том, что произошло между вами, когда он принес тебя сюда. Вы, вообще-то, разговаривали?

Джой поднялась на затекшие ноги.

— Не помню. Может быть, — она собиралась улыбнуться, но вдруг осеклась и сказала: — Да нет, это наверняка был сон. По-моему, он расспрашивал меня про Абуэлиту, мою бабушку. Конечно, сон, как же иначе — ну, то есть, откуда ему знать о ней, здесь, в Шейре?

— Лорд Синти знает все! — выпалил Турик, а его мать подтвердила сказанное, хоть и не так восторженно:

— Думаю, при возрасте и мудрости лорда Синти, вещи вроде Границ уже не имеют большого значения, — она чуть подтолкнула в бок Турика, уже переступавшего передними ногами, явно собираясь ее перебить. — А вот сынок у меня взбалмошный и невоспитанный, хотя что с него взять, ему еще и двухсот лет не исполнилось…

— Постойте, — сказала Джой. — Постойте, постойте, простите, извините меня. Двухсот?

Она уставилась на двух единорогов: на сына, бесконечно нетерпеливого, дерзкого, как воробей; на мать с ее неторопливо плавной грацией, белую, как морская пена, и постоянно мерцающую, переливаясь то в синеву моря, то в его зелень — наросты, застлавшие ей глаза, казались злой насмешкой над ее естественным цветом.

— Мы не умираем, — негромко ответила Фириз. — Нас можно убить, но естественной смерти, ожидающей даже тируджа, мы не знаем. Мы и не болели-то никогда — до этой поры.

— Это вы про глаза? — спросила Джой. — И вы действительно ничего не видите? Все вы?

Она указала на Турика, который уже с напыщенной гордостью прохаживался взад-вперед — с рога его свисала на шнурках одна из кроссовок Джой.

— По-моему, он видит совсем неплохо.

— Лучше всех, — похвастался Турик.

Фириз снова шикнула на него и пояснила:

— У большинства молодых зрение еще сохранилось, правда, не у всех. Все началось совсем недавно, незадолго до рождения Турика, и даже лорд Синти пока не может установить причину этой напасти. Впрочем, он расскажет тебе о ней больше, чем смогу рассказать я.

Джой глубоко вздохнула.

— Столетия, — пробурчала она и начала натягивать кроссовки, между тем как единороги со степенным любопытством ожидали дальнейших ее поступков. Наконец, она повернулась к ним, снова вздохнула и сказала: — Я так понимаю, нет никаких шансов, что прошлой ночью, когда я вышла из дома, со мной произошел несчастный случай и теперь я, на самом-то деле, лежу в больнице, в какой-нибудь там реанимации?