Сон, похожий на жизнь - [22]

Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.

— А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?

— Ну, дети, само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этого — нет! Ну, хлебнешь?

У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.

— Нельзя им, — с болью Пека произнес. — Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.

— Хорошо.

Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.

— Хочешь, конец света тебе покажу?

— Уже?

— А чего ждать?

— Тоже верно.

После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок, — чего еще пожелать?

— А не поздно... в смысле, по времени?

— Тут это все равно.

Тоже верно. К концу света не опоздаешь.

Сели в его «москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.

— А ГАИ? — пошатываясь, пробормотал я.

— Тут дороги у нас — максимум тридцать километров. Так что ГАИ — излишняя роскошь для нас.

Затряслись.

— Вся дорога такая? — клацая зубами, спросил.

— Да БелАЗы раздолбали!

К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.

По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.

— Карьеры! Кто работает тут — называем «карьеристы».

Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).

— Сила! — воскликнул я.

— А! В половину кузова идут! — прокричал Пека — ...Разбитой социализм!

Проехали. Встали, в полной тишине.

— Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.

Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы» — кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!

Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.

— Все?

— Дальше хочешь? Только вниз! Пятьсот метров всего.

Из машины я на карачках, осторожно вылезал — как бы не сверзиться. Пека щегольски встал над самым обрывом. Чуть ниже в серо-жемчужный океан уходили два длинных мыса — слева и справа от нас.

— Руки, — пробормотал я.

— Ноги! — Пека уточнил: — Ноги называются — Левая и Правая Нога.

Голоса наши на просторе, не отражаясь ни от чего, звучали тихо.

Между протяжными вздохами моря доносился птичий гвалт со скал, не видимых нами.

— Ну, пошли? — я шагнул в сторону правого мыса.

— Стоп. Сперва подумай чуть-чуть.

— О чем?! — азартно произнес я.

— Однажды, по дури тоже...

— Спасибо тебе.

— ...Пошел так — еле вернулся. Туман налетел — у нас это быстро, все ледяной кромкой покрылось. Соскользнешь — и туда! На карачках возвращался.

— Бр-р... А что это за скелеты там? — На спуске мыса к морю белели огромные костяки.

— Китовые челюсти. Чукчи-морзверобои жили. Большого кита за двадцать минут раздевали — оставался только скелет. Челюсти — как каркас для чума. Шкурой покроют — и живи!

Бр-р-р!

— ...Ну и как шла добыча здесь?

— Нормально. Нерпа всегда тут, моржи на несколько месяцев уходят, потом возвращаются. Потом киты. Настоящий морохотник на любого зверя кидается не колеблясь!

Глядя на челюсть, можно себе представить размер кита! И отвагу охотника!

— Вот тут, — он с грустью узкий галечный пляж указал, — была забойная площадка котиков. Загоняли сюда — и били!

— А где ж все теперь?

Пека молчал. Океан равнодушно шумел... Там же, видимо, где все, что было, и где скоро будем все мы... Величие картины настраивало на возвышенный трагический лад.

Пошел снежок, занося все пухом. Это июль!

— А там что за пепелище? — указал я на Левую Ногу.

— То РЛС, радиолокационная станция была, — за океаном следила, за ракетами, которые мог кинуть на нас коварный враг. Сгорела в прошлом году.

— Враги?

— Какие, на хер, враги? Комиссия из Москвы. Контролировать приехали. Ну и сожгли.

— Странный способ контроля.

— Какой есть... Устроили им тут охоту на белого канадского гуся, прилетает аж из Канады гнездиться и яйца высиживает на голой скале — сидит зачастую всего на одном яйце. Подвиг совершает. И тут с моря приходит снежный заряд, заносит их, только шеи торчат, но пост свой не покидают. Ну, белый песец этим пользуется — бежит и на ходу им шеи стрижет — рядами просто. Про запас!

— Зверь хоть на пропитание себе берет — иначе ему не выжить. — Я пытался привнести хоть что-то светлое в этот сюжет. В этом царстве диких скал, похожих на ад, я пытался навести хоть какую моральную гармонию. Иначе как же писать? Да и жить, между прочим...

Пека, однако, отмел последние мои надежды.

— Не надо песен! Зверь и есть зверь. Гляжу тут — бежит прямо по улице, и сразу четыре хвоста леммингов, мышей полярных, торчат из пасти и дрыгаются еще. Зло взяло. «А не подавишься?» — говорю я ему. Так он что делает? Останавливается и смотрит злобно на меня. Не боится! Знает, что шкура линяет, бить сейчас никто не будет его. И лает на меня, да так, что мыши из пасти вылетели — один даже живой, пополз! Так злобно лаял, что еще двух леммингов, полупереваренных, срыгнул. Мог бы — загрыз меня!

Мрачное кино.

— Да только люди хуже зверей! — Вот, оказывается, Пека куда клонил. — Спустили им мотобот — с моря лупили прямо по гнездовьям и вылавливали гусей убитых прямо в воде. Но большая часть, конечно, в скалах застряла, не достать. А тем по х..! Ну и Бог наказал. Сначала дристали все! — Пека захохотал. — Клозет отдельно у них, мы в бинокль наблюдали с поселка, как бегали они, на ходу брюки с лампасами скатывая. Потом уснули — и полыхнуло! Лампас, конечно, после этого лишились. Но бдительность проявили задним числом: этот поселок зверобоев, мыс Правая Нога, прихлопнули. Мол, как же он тут теперь без присмотра будет стоять? А вдруг зверобои шкурки в Америку повезут продавать? Это ни-ни! Лучше выселить на хер! Нашим что доход, что расход — без разницы. А что американец тут теперь свободно летает — плевать, главное — своих прижать, чтобы кости трещали. Хуже зверей!