Солженицын на мифотворческом фоне - [4]

Поначалу нет. Найден посредник — Катрин Лаборд, бывшая студентка Картстайна. Начало кажется многообещающим. В Москве она успешно вступает в контакт с самодовольным Ветровым, который не скупится на изощренные сплетни из лагерной жизни и рад предложить свой голос, чтобы стать рупором для всех обиженных и вечно недовольных диссидентов, движимых исключительно своекорыстными побуждениями. Катрин втирается к Ветрову в доверие и вскоре не только совершенствует его низкопробные произведения, но и может контролировать срок появления на свет и содержание его писаний. Практически она становится литературным "негром" писателя Ветрова, подконтрольным ЦРУ.

Здесь, как и на всем протяжении романа, Тюрк фактически обыгрывает ту позицию, которой достигла официальная кампания против Солженицына в 70-е годы. Если ранее советская пресса представляла Солженицына играющим на руку различным врагам СССР, то в 1977 году И.Г. Иванченко и Альберт Беляев уже говорили о полномасштабной

"Операции "Солженицын""[14], в рамках которой писатель выступал как "пойманный за руку платный агент, работавший на враждебные СССР зарубежные идеологические центры ЦРУ"[15].

 Задача сделать мысль предельно ясной досталась Николаю Яковлеву. Он писал:

"Но ЦРУ никогда не отличалось стремлением тратить деньги зря. И требует, чтобы их отрабатывали, чем и занят Солженицын".

"В лице Солженицына ЦРУ обрело верного слугу"

и т. д.[16]. Яковлев зашел настолько далеко, что даже исказил цитату из мемуаров американского посла в Москве Джейкоба Бима, чтобы доказать, что американские дипломаты принимали непосредственное участие в редактировании и переписывании трудов Солженицына в 60-70-е годы[17]. В романе Гарри Тюрка эта роль отведена Катрин Лаборд.

Но… Картстайн и Дэдрик совершили роковой просчет. Катрин действительно полюбила Россию, и ей быстро опротивела отвратительная "нерусскость" Ветрова. Правда о Москве постоянно противопоставляется гнилостному и тухлому миру Ветрова и ему подобных людишек, а также бездушному, материалистическому американскому обществу, в котором царят наркотики и порнография и от которого Катрин отреклась навсегда. Москва вокруг Катрин сияет неподдельной благожелательностью. Катрин слышит задорный смех горничных, убирающих номера в гостинице "Москва". Переполненный радостью таксист бросается обнимать Катрин, выйдя из телефонной будки. Он только что узнал о рождении первенца. А еще очаровательные московские бабушки, чудесные виды, незабываемые интернациональные вечеринки под балалайку, — все это в часы, проведенные без Ветрова, дает ей возможность испить из чистого источника задушевности и неподдельного человеколюбия. И все это делает для Катрин обман тем более невыносимым: она должна либо предать Россию, которую полюбила, либо ЦРУ, которое направило ее сюда и которое угрожает не только ей, но и ее другу, порядочному и честному журналисту. В конечном итоге ее совесть берет верх, и она обращается в Союз писателей с разоблачением:

"С середины 60-х годов Ветровым управляли иностранные специалисты в области литературы, которые давали ему консультации по всем новым произведениям, планировали за него каждый его шаг и сочиняли либо тенденциозно редактировали все его публичные заявления".

ЦРУ может иногда сесть в лужу (или забраться не в ту ванну), но если его разозлить, то оно может показать всю свою силу. Друга Катрин отправили в Сайгон, где его и прикончили американские спецназовцы. Сама же Катрин оказалась в ловушке, скомпрометированная и доведенная до депрессии. Однако в более глобальном контексте поражение ЦРУ очевидно. Если в романе Солсбери Соколов, насильно разлученный с любимой родиной, после прилета на Запад заверяет журналистов:

"Я нахожусь за границей своей страны, но мой дух не покинул Россию", —

то Ветрову удается спровоцировать свой арест и изгнание из СССР, чтобы воссоединиться с собственным счетом в швейцарском банке. В России он презираем или игнорируем соотечественниками, с него сорвана маска, и он разоблачен как фашист и русофоб, а на Западе его новая книга "Зеки" (читай — "Архипелаг ГУЛАГ") не производит той сенсации, на которую рассчитывали его хозяева-кукловоды. Ветров отжил свое, и, по циничному предречению Дэдрика, ему суждено провести остаток своих дней в кругу эмигрантов, где-то посредине между Хором донских казаков и Украинским правительством в изгнании.

Далее сюжет развивается еще более зловеще. Сэф Картстайн, разработавший этот и другие планы культурного шпионажа, сходит с ума. Он страдает от галлюцинаций, в которых видит розовых лягушек. Под занавес Катрин принимает галлюциногенный препарат в гостиничном номере в Берлине и сводит счеты с жизнью, выпрыгнув с балкона. В момент падения во весь экран телевизора в ее номере возникает портрет Ветрова, а голос за кадром возносит ему хвалу как

"великому русскому писателю Игнату Исааковичу Ветрову, человеку беспрецедентно честному и цельному".

Невзирая на то, какими именно способами Тюрк собирал материалы для своего романа, вполне понятно их истинное происхождение. Даже если не принимать во внимание расхожие обвинения в сотрудничестве с ЦРУ, легко просматривается солженицынский образ, подсказанный суровыми статьями в "Правде" ("Ответственность писателя", "Недостойная игра"). Они сразу же перепевались на все лады газетами братских республик и друзьями СССР на Западе, были поддержаны гласом народа, доносившимся (если в нем была потребность) изо всех уголков необъятной страны. Слышатся здесь и отголоски презрительных насмешек, карикатур и стишков в журнале "Крокодил" в период изгнания Солженицына.