Соловьятники - [10]

— А ведь соловушек-то добрый! — послышался в кустах чей-то шепот.

— Добрый.

— Вишь как заливается!

— Давайте-ка его маленько потревожим.

— Не поймаешь, пожалуй, рано еще.

— Вона! Трое таких лодырей, да не поймают!..

Шепот замолк, послышался треск… соловей перепорхнул, исчез и замолк.

— Кто там? — спросил я.

Но треск раздался еще ближе, и вместо ответа я увидал перед собою Флегонта Гаврилыча, Василия и Ванятку.

— Пятерых выслушали и облюбовали-с! — проговорил Флегонт Гаврилыч и, сняв фуражку, поправил височки. — Ничего и этот, что над вами пел! Торопится маленько, а все-таки ничего-с…

— Неужели вы будете ловить его?

— А как же-с! Если такими соловьями брезгать, так кусакать нечего будет-с, — сострил Флегонт Гаврилыч и остротой этой возбудил общий хохот.

— Ну, заржали, — вскрикнул он. — Что, аль хотите совсем напугать соловья-то?

Василий с Ваняткой развязали мешочки, вынули две сети, связанные из тонких суровых ниток, «осыпали» ими ту самую черемуху, под которой я лежал и на ветках которой только что распевал свободный певец лесов. Мне стало как-то жутко, как-то жаль певца. С какою-то злобой смотрел я на эти сети, висевшие на черемухе, и молил судьбу о спасении соловья.

— Этот шиповник проклятый! — бормотал между тем Василий, развешивая сеть и пролезая через кусты шиповника. — Они, сволочь, хуже всего.

— Ну, ну, скорей, скорей! — торопил их Флегонт Гаврилыч.

Умолкнувший было соловей снова «защелкал, засвистал»[11] на возвышавшейся неподалеку березке, и чувствовалось мне, что песнь эта была последней его свободной песнью.

Сеть была развешана.

— Ну, — проговорил Флегонт Гаврилыч шепотом, — ты, Ванятка, стой здесь возле сети и посвистывай, а мы с тобой, Василий, загонять пойдем.

— Куда же мне-то деваться? — спросил я.

— А вы пожалуйте вот сюда, за этот куст спрячьтесь… Вам будет все видно-с… И сеть, и соловья, и как он по-бежит-с… Ну, идем, Вася!

Я стал на указанное место и — странное дело — был сам не свой. Сердце сжималось, дрожь пробегала по телу. Мне было нехорошо, жутко, тяжело… Раздался чуть слышный свист Ванятки. «Сю-сю, сю-сю, сю-сю!» — свистал он, подражая самке; раздался легкий треск под ногами загонщиков; соловей замолк, и тишина водворилась кругом, да такая тишина, как будто все замерло и притаилось. Я слышал, как стучало мое сердце, как дрожал надо мною прошлогодний сухой лист на ветке дуба. Я притаил дыхание… «Сю-сю! Сю-сю! — подсвистывал Ванятка. — Сю-сю, сю-сю!» Вдруг что-то порхнуло… я оглянулся и увидал знакомого мне соловья. Он сел на верхушку молодого клена.

— Вершинит! — раздался где-то чуть слышно шепот Василия.

— Спусти его, брось палочкой! — шепнул где-то Флегонт Гаврилыч.

Палочка взлетела, упала над соловьем, и соловей спустился вниз.

— Сю-сю! сю-сю! — продолжал Ванятка.

Заслышав этот свист, соловей мгновенно упал на землю и, словно мышонок, побежал по направлению к нему.

— Тут! — загремел Ванятка.

И вдруг — откуда взялись соловьятники. Все трое бросились они в черемуху, и целых шесть рук протянулось к трепетавшему в сетях соловью.

— Где бичайка, где? — кричал Флегонт Гаврилыч.

— Здесь, здесь.

— Надо заметить! Соловей важный… вишь, какой плечистый.

— Известно, заметить!

И, проговорив это, Флегонт Гаврилыч распустил соловью правое крылышко и задрал крайнее перо. Немного погодя несчастный соловей бился уже в бичайке, приподнимая собою ее холстинный колпачок.

Флегонт Гаврилыч был в восторге; в не менее восторженном состоянии находились и Ванятка с Василием. Снимая сеть, они громко острили и раз по пяти рассказали друг другу подробности этой ловли. Флегонт Гаврилыч выпросил у меня папиросу, зажег дрожавшими от волнения руками спичку и, закурив, крикнул:

— Ну, ну, скорей, скорей, ребята! Добрый час на худой не меняют! Нам еще много дела-то. Здесь, на Гриве, надо пятерых взять… да ентого, что в Ольхах заливается! Шутка, сколько дела-то. Не опоздать бы.

— Небось, не опоздаем! — отозвался Василий, свертывая сеть.

— А все-таки мешкать нечего. Уж больно мне того-то хочется заполучить… Соловей-то горласт… Ну, все готово?

— Готово.

— Ну, господи, благослови; идем.

И мы пошли дальше.

Часа два пробыли мы на Сухой гриве, и все пять соловьев, выслушанные и одобренные Флегонтом Гаврилычем, были пойманы точно таким же способом, как был пойман и первый. Только последний долго не давался — вершинил и всякий раз перелетывал выше сети. Флегонт Гаврилыч выходил из себя. Он осыпал соловья бранью; называл его подлецом, окаянным, лешим, и, как ни уговаривали его Василий с Ваняткой бросить этого соловья «к черту» и идти в Ольхи за «горластым», Флегонт Гаврилыч и слушать не хотел. «Не расстанусь! — кричал он. — Умру, подохну, а не расстанусь!» Сети переносились с одного кобла на другой, а соловей продолжал вершинить и не давался в руки. Флегонт Гаврилыч разгневался еще пуще. Он раз пять облаял Василия, не умевшего будто спустить соловья на землю; чуть не оттаскал за волосы Ванятку, свиставшего будто бы не соловьихой, а сорокой; садился сам с дудочкой, и все-таки дело не ладилось. Наконец, все вышли из терпения и, обругав коллективно соловья, решились бросить его или, как выразился Василий, «наплевать на подлеца» и идти в Ольхи. Стали снимать сеть, как вдруг случилось нечто совершенно неожиданное: откуда-то взялась самка, полетела по низам, за ней, как сумасшедший, бросился соловей, и не прошло минуты, как и самец и самка на наших глазах случайно попали в сеть. Восторг был общий.