Соломея и Кудеяр - [11]

Благообразный старец в вышитой золотой нитью рясе удивленно вскинул брови – однако же исповедь принял и даже епитимьи не наложил, сказав, что пропускать службы во время спешного пути простительно. Однако впредь советовал заутрени не прогуливать.

Соломония так и поступила: каждое утро теперь она отправлялась к службе, остальное же время проводила в светелке. Перебрала собранное в сундуке приданое, после чего села у окна вышивать праздничный сарафан, благо слюда пропускала достаточно света – ровно на крыльце сидишь, а не в доме. Нахрапистый Тришка, коего московский шум ничуть не смущал, все же нашел нужные лотки и купил бисера: яркого – малинового, золотого, синего, зеленого, пурпурного, голубого, огненного. Да еще и недорого – за блеклый, привозимый коробейниками в Сабуровскую усадьбу или предлагаемый свейскими купцами в Кореле, просили вдвое дороже. Посему девочка еще и кокошник свой смогла заметно улучшить, и понизь, волоса укрывающую, сделать новую, красивую.

В таком покое, молитвах и трудолюбии прошла неделя – после чего в верхнем жилье женской половины дворца в один из вечеров внезапно стало шумно и тесно. В горнице, что Соломея уже привыкла считать своей, появились сразу четыре молодые румяные девы, да еще со служанками, а две – и с престарелыми тетками, бдящими честь и воспитание юных боярышень.

– Прощенья просим, краса корельская! – перекрыл общую болтовню веселый голос боярского сына. – Однако же в Новагороде еще девицы юные нашлись. Вот, принимай соседок.

– Умчался, даже не попрощался… – вырвалось у Соломеи.

– Это потому, что в сердце с собою увез, – подойдя ближе, улыбнулся Кудеяр. – Мысленно завсегда рядом видел, вроде как и не было потому разлуки. Вот, посмотри… – Он достал из поясной сумки черненый серебряный браслет, по которому вились во множестве синие эмалевые капельки. Словно дождь летний на него пролился, да и застыл, сохранив в себе небесную синеву. – Вот увидел безделушку сию, ан к глазам твоим она так подходит, что не утерпел, взял для подарка. Прими, сделай милость!

Девочку бросило в жар. Ей не просто впервые в жизни дарили настоящее дорогое украшение. Это делал юноша, пробудивший у Соломеи симпатию и подарком ясно дающий понять, что и она сама вызывает у него ответные чувства. Это было объяснение в любви, отлитое в серебре и покрытое эмалью. И потому для корельской красавицы исчезли посторонние голоса, исчезли теснота и запахи утомившихся в пути великокняжеских невест. У Соломеи застучало испуганно сердце – словно у трепетной дичи в руках охотника, – налились краской лицо и уши. Она потупила взор и произнесла одно только короткое, но заветное слово:

– Да…

Боярский сын вложил браслет избраннице в руку, и от прикосновения пробежали колко мурашки вверх по руке, вырвались на плечо, растекаясь по спине, по груди, тут же напрягшейся, по шее вверх, на лицо – и жар спал. Соломею словно наоборот – в зимний холод бросило. Она надела браслет на левое запястье, вскинула глаза на счастливо улыбающегося молодца, прошептала:

– Я каждый день к заутрене в церковь Ризоположения хожу. Проводишь?

– На рассвете на женскую половину не пустят, – так же тихо ответил Кудеяр. – У крыльца встречу.

Он слегка поклонился, отступил к двери, позвав за собой гостей мужского полу, скрылся с глаз – и только после этого Соломея услышала горестное причитание тетки:

– Да как же ж-ж можно подарки-то у мужей чужих принимать! Ты же ж-ж уже и обязана ему выходишь, то на обещание похоже, и люди что подумают…

– Это просто браслет, Евдокия, – тихо ответила девочка. – Безделушка, и ничего более.

– Мужи бабам чужим безделушки не дарят! То либо женам, то ли и вовсе срамота! И не думай даже, одну тебя к заутрене не отпущ-щу! Глаза с тебя не спущ-щу с сегодняшнего дня!

– Не отпускай, – безмятежно согласилась Соломея. Она была совершенно, безнадежно счастлива. И все прочее в этот миг было ей безразлично.

* * *

Храм Ризоположения от входа в женскую половину великокняжеского дворца находился совсем недалеко, саженей триста, не более. Однако же молодые люди никуда не спешили, и путь у них получился долгий, заметно больше часа.

– Вовремя вы отъехать успели, – щурясь на солнце, сказывал Кудеяр, одетый лишь в алую косоворотку и синие полотняные штаны, заправленные в красные сафьяновые сапоги. Бритую макушку боярского сына прикрывала все та же простенькая коричневая тафья, в каковой он появился еще в первый раз, в Твери. – Почитай, тем же вечером туда сразу два каравана добралось, из Новагорода да со Пскова. Князь Чаломеев возрадовался всемерно, однако же братчину свою с воеводой не бросил. Токмо повод у побратимов поменялся. До того с горя да позора вино заморское переводили, теперь же от радости. Через день же еще и из Смоленска красавицы добрались да от Себежа. Всего ровно пять сотен числом. С одного Новагорода четыре ладьи! Сказывали, чуть не на неделю раньше вас из города отбыли. Как вы их опередили, уму непостижимо!

– Поспешали на совесть! – не стерпев, втиснулась в разговор тетка Евдокия.

Воспитательница семенила позади парочки, следя за безопасностью и непорочностью боярышни. Она постоянно норовила втиснуться между молодыми людьми. Получалось это плохо, однако же взяться при ней за руки Кудеяр и Соломея все же не рисковали. Даже просто плечами соприкоснуться – и то не получалось. Оставалось только разговаривать. Да и то набравшийся впечатлений великокняжеский слуга больше сказывал, а девочка – слушала.