Соло для рыбы - [24]

Всё обыденно: мелкий дождь, усреднивший температуру воздуха до плюс двадцати, Невский, подставивший небу своё многократно асфальтированное брюхо снулой рыбы, небо без глубины и желания полёта, раздражение вечно опаздывающих прохожих и добровольно во всём виновный, не приходящий вовремя муниципальный транспорт. Мир, созданный не мной. Или мной. Эта мысль больно шевельнулась в голове с намерением устроиться по удобней. Всё знакомо, всё было. Утихшая заводь, отрезанная от моря лагуна с застоявшейся гнилой водой. Вот тогда-то мы и обрели, кто ноги, кто крылья, когда потеряли надежду. Когда? Когда я её потеряла? Я знала, что мне предстоит день шизофреника, анестезированный воспоминаниями.

Кое-как я провела требуемую экскурсию. То есть я старалась всё рассказывать правильно, даже с поэтическим подкрашиванием необходимой информации. Но я не помню лиц тех, кто задавал вопросы и кому я отвечала.         

Я отработала на совесть, и это было самым противным, потому что я снова почувствовала себя проституткой, не получающей удовольствия. Забрав в конторе положенное вознаграждение, я поспешила удалиться, чтобы не встретиться с шефом и больше никому не испортить сегодня настроение. Мне необходимо было снова перерыть комод прошлой жизни, разложить там всё по полочкам и выбросить, наконец, ненужное, что уже не пригодиться, и найти что–то ценное, о чём я забыла, заставила себя забыть. И вот оно мне может понадобиться, а я даже не помню, что это.

«Чижик Пыжик» ждёт и готовит коктейли.

Столик был, конечно, свободен. Ещё бы. Это только доказывало принадлежность данного мира. Я представила себе Творца всемогущего, отпускающего в новорожденное тело, то есть в материальный мир, душу. Приподняв брови и стараясь говорить медленно и доходчиво, он изрекает:

– Вот тебе некий шаблон, дочь моя, все получают одинаковый, можешь не проверять. Что сделаешь, то и будет твоё.

А мы не верим. Мы проверяем. Вторгаемся в чужие миры, ломаем их, убеждаемся в правоте Господней, жалеем тех, кто не выдержал наших агрессий и завидуем тем, кто приумножил и приукрасил. А потом возвращаемся к себе, а там погром.

Я решилась на мгновение поверить в то, что отец Григорий и потом датчане появились в моём утихающем омуте не просто так, как агонистическая галлюцинация. Я возомнила, что смогла чуть-чуть преодолеть раскисшую грязь обыденности, и что у меня появился шанс добраться до моря.  Но я возможно, ошиблась. Распутина я ждала. Я, действительно всю жизнь ждала этой встречи, потому что она была мне обещана человеком, не успевшим меня обмануть. А к принцам я не была готова. Я сама отпугнула их. Ну и чей это, спрашивается мир? И опять было горько стыдно. Ведь я обещала, что справлюсь.

Бокал с «Карибским рассветом» темнел в моей ладони и слегка дрожал. Не хотелось разбавлять это прохладное слабоалкогольное чудо тепловатой солью, и я отвернулась. И удалось сдержаться. «Пора оставить это. Не забыть, просто оставить. Смириться. Ты всю жизнь пытаешься хранить верность там, где это не нужно» – говорила во мне моя единственная подруга.

У кого не было первой школьной любви? У меня не было. Одноклассники мне казались детьми, более старшие ребята не замечали. И я влюблялась в литературных героев: начиная капитаном Бладом и заканчивая реальными персонажами Ирвинга Стоуна. По мере взросления в моей голове сформировался образ моего возможного… друга, и поэтому я была хорошо подготовлена к незапланированной, разумеется, встрече на выставке. Он «чуть вошёл, я вмиг узнала». Полгода я бегала к нему в мастерскую. Он был терпелив и снисходителен. Я часами могла рассматривать альбомы, которые ему привозили из-за границы, и его удивляла моя тяга к современному искусству. Постепенно стало понятно, что нам было о чём говорить и о чём молчать. И у нас появилась игра на следующие полгода, а мы решили на всю жизнь: я тихо рассказывала какую-нибудь историю, которую сочиняла на ходу, и, если она заинтересовывала его, он начинал рисовать. Так появились две мои любимые картины: «Сон латимерии» – океан, рождающий мысль. И другая – она называлась «Глаза старца». Это совершенно сумасшедшее полотно размером метр на два, на котором были изображены треснувшие песочные часы, внутри которых обрушиваются дома, церкви, люди. Всё превращается в песок, изменяющий свой цвет от черного к голубому. Он хотел подарить их мне. Но сначала они должны были оказаться на выставке.

Мы готовились всей компанией. Это казалось праздником, каким–то прорывом, событием века. Выставка современного искусства в СССР. Работы художников абстракционистов, мирные, лишённые политической подоплёки, кому они могли навредить? И кому они были нужны? Никто и не поверил, когда сказали, что выставку запретили. Никто и не прекратил работу.

Никто и не поверил… И я не поверила… Даже когда появились милиционеры, а потом солдаты… Даже когда «сон латимерии» хрустнул под колёсами бульдозера, как высохшие рыбьи кости, а «Глаза старца» долго волочились по земле, зацепившись рамой за какой–то крюк, глядя с отрешенной надеждой в небо…

Я поверила только последним словам: «Ты ещё встретишь его. Ты обязательно встретишь его. И обещай мне, что ты справишься».