Солнечный день - [54]

Остальные ребята не смогли бы его понять, а расскажи он об этом, подняли бы на смех. Одни его считали нудным зубрилкой, которого не привлекают сомнительные кабаки и тайное разглядывание бесстыдных фотографий. Другие же одобряли за молчаливость, целеустремленность и спортивные успехи. Те, первые, утверждали, что он молчит, потому что ему нечего сказать, и что он вообще-то глуп.

Как видите, мнения об инженере Томанце расходились, более того, были диаметрально противоположны, еще когда он был горняцким учеником, то есть намного раньше, чем он стал инженером на Болденке.

…Но мальчишка не обращал внимания ни на тех, ни на других и смотрел на мир внимательными, широко раскрытыми глазами. Уже позади тревожный тысяча девятьсот сорок восьмой год. У горняцкого ученика Томанца не было тогда сомнений, с кем идти, ведь он был плоть от плоти сыном своего класса. Он научился читать, обрел любовь к чтению и как губка впитывал знания. Поначалу кое-как, бессистемно, но чем дальше, тем сознательней и сильнее полюбил книгу. Он верил им, этим людям, что три года назад дали ему пищу и сухую постель. Которые приняли его как ровню. Он верил в товарищество грубоватых искренних шахтеров и добродушных болтливых интернатских уборщиц, но сам не отваживался прийти и сказать: я хочу вступить в ряды коммунистов, я — с вами, вы меня накормили, дали крышу над головой. Он боялся, они могут усомниться в нем: он, дескать, еще так неопытен…

Вот и поглядывал на значок, что был прикреплен к отвороту клетчатого пиджака директора интерната пана Брабеца. В ту минуту мальчик еще не совсем отдавал себе отчет, почему так поступает. Но пытался оправдать свой поступок: это же только значок и директору наверняка дадут другой.

На следующей неделе по шоссе, что ведет на Лоуны, мчался восемнадцатилетний паренек в форме горняцкого ученика. Мчался на новеньком сверкающем велосипеде, купленном на им самим заработанные деньги. Под отворотом пиджака у него был партийный значок. Паренек весело насвистывал, напрягая мышцы, сильно и быстро работал ногами, пригнувшись, бросался вниз с пригорков, упоенный радостью быстрого движения, и ветер швырял ему в лицо пестрый галстук.

Паренек проезжал по деревням, вспугивал своим звонком гогочущих гусей. Он ехал не останавливаясь. Что для молодых ног какие-то сорок километров?! Разве это расстояние? Его обуревало жадное, нетерпеливое любопытство: что ждет его там, что он увидит?!

Каменистая дорожка взлетела на знакомый пригорок над деревней. Сюда паренек когда-то ходил в школу. К деревне можно было подъехать, сократив дорогу, по узкой ложбине, здесь проходила лишь телега с упряжкой.

Паренек соскочил с велосипеда. Поискал землянику, но ее время еще не подошло, и земляники в траве было не видать.

Под пологим спуском показался наконец дом.

У парня заколотилось сердце. Воспоминания, четкие и острые, пронзили мозг. Он остановился и какое-то время боролся с искушением уйти, чтобы больше никогда не возвращаться. Но все-таки не спеша сел на велосипед и спустился вниз по косогору.

Ворота оказались незапертыми. Одна створка висела на петле, и паренек, прислонив к ней свой велосипед, медленно вошел во двор.

Двор, сарай, хлев и жилая постройка казались ему теперь неправдоподобно маленькими. Крохотные окошки залеплены грязью. Собачья конура пуста. Все здесь выглядело таким заброшенным, что в первую минуту он решил, что все перемерли. Гонимый этим впечатлением, он, прежде чем войти в дом, заглянул в хлев.

Под притолокой пришлось согнуться. Он не сразу разглядел в темном хлеву пустое стойло, где раньше были волы. Сейчас там прел старый слежавшийся навоз да у желобов уныло висели цепи. В коровнике вместо восьми, как когда-то, лежали две коровенки. Потревоженные приходом паренька, они, отдуваясь, поднялись. На брюхе и ногах — лепешки засохшего навоза. Паренек погладил корову по спине, но это прикосновение не вызвало никаких воспоминаний.

«Корова, — подумал он, — обыкновенная глупая корова».

Зловоние неубранного и непроветренного хлева в этот знойный летний день было неприятным.

— Кто тут?

Паренек стремительно обернулся.

В дверях стоял мужик с вилами в руках.

— Это я, — ответил паренек. — Я — Вашек.

— Черт! — воскликнул изумленный мужик. — Вашек… та-ак. — Он близоруко прищурил глаза. — Поглядеть пришел… вот оно что. Это ты правильно удумал. А я решил, что опять они… загонять в кооператив… вот. Мое добро понадобилось этим оборванцам… Я у ворот велосипед увидал…

Мужик, продолжая говорить, вышел из хлева. Паренек шагал следом.

— С землей, это… уже не управляюсь. Сам видишь, — бормотал мужик, словно бы извиняясь перед мальчишкой. — Волов пришлось продать… вот так-то. Коровы плохо доились… поставки не справлял… Ничего уже не поспеваю. Ян в сорок шестом помер… весной. Мы его в сарае нашли… Это что, твой велосипед?

— Мой, — сказал паренек. И вдруг что-то озарило его, и он переместил партийный значок с внутренней стороны отворота на внешнюю.

— Значит, велосипед купил… так-то… — бормотал мужик. — Ян в сорок шестом помер… весной… Все там будем… Сам уже не управляюсь. Баба моя тоже прихварывает… так. — При свете яркого дня он принялся разглядывать паренька. — Из тебя уже мужик вымахал, — сказал он. — И одежа хорошая… справная. — И вдруг уперся старческими слезящимися глазами в отворот его пиджака. — Ты что… к ним подался?