Солнечный день - [42]

В третью смену заступала бригада дорожников, которым на этом участке надбавка к зарплате была обеспечена до конца жизни. Но они не справлялись. Случалось, и днем останавливали добычу, потому что вагонетки цеплялись за трубы и железные крепления, а когда пытались ликвидировать аварию, то для перестилки путей инженер Томанец организовывал добровольные бригады из коммунистов и членов Союза молодежи.

Сами понимаете, на такую работу никто не рвался. Еще холостяком, по общественной линии, я несколько раз там работал. И всегда давал себе страшную клятву больше в эту гиблую трясину в жизни ни ногой.

Почва под рельсами была каменистая и болотистая, тягучая глина прилипала к лопате, как щенок к титьке. Работать, выпрямившись в рост, было невозможно. Всю смену я вкалывал сгорбатившись, как дверная ручка в дурдоме. Лопатой почему-то в кузов машины попасть никак не удавалось: стояла она на старой, еще не углубленной дороге, под самыми трубами. Лопата ударялась о трубы, ручка с налипшей на ней каменной крошкой натирала ладони в кровь. Работали нагишом, одежда только мешала. Глаза заливало по́том, резкий свет голых ламп обжигал. Сделаешь шаг — и резиновые сапоги погружаются в чавкающую жижу. Участки, которые удавалось пройти, моментально заполнялись водой. Закрепляя рельсы к шпалам, мы вздымали могучие фонтаны грязи, она била в лицо, заливая и без того воспаленные глаза.

Мы вкалывали, не разгибая спины. Нормы были жесткие. С нами вместе работали и профессиональные дорожники. Но добровольцы были обязаны давать норму, чтобы дорожники могли заработать свое. Это был их хлеб насущный. А заработки не бог весть какие.

Теперь я влез туда сам. Но не по зову совести. Влез из-за денег, рехнувшись от видения полированного чудовища.

Домой приползал изломанный и обессиленный. В ванной тайком от Элишки мазал руки ее питательными кремами. Если бы меня за этим занятием прихватил отец, то он не упустил бы случая подпустить шпильку в адрес кисейных барышень.

Очень скоро этот сумасшедший дом начал давить мне на мозги, но отступить я не мог. В каком-то помрачении рассудка изучал скупо прибывающие цифры в сберегательной книжке и продолжал тянуть лямку, хотя был уже всем этим сыт по горло. Моя спортивная закалка во многом содействовала тому, что эта накопительская истерия продолжалась. Я был молодой и сильный, хотя мне не хватало упорства и навыков старых шахтеров. Но вместе с тем не было у меня и особого морального побуждения — голодных детей за столом, как когда-то у моего отца.

Я все-таки решил бросить «Конго» и стал искать другие возможности подзаработать. Подвернулась расчистка шахты под клетью, надо было опорожнить зумпф.

Эта работа «светила» реже, чем перестилка дороги в «Конго», но была отнюдь не более приятной. В стволе со временем накапливается множество мелкого угля, обрывков каната, кусков крепежки, цепи и всякая всячина. На очистку обычно набирают рабочих из матерой шахтерской братии: слесарей, ремонтников, авральных подсобных рабочих, а если таковых не хватает, то из добровольцев.

Шахтерские «волки» достаточно недружелюбно, если не сказать больше, косились на непонятно почему усердствующего штейгера и с язвительной задушевностью желали ему хороших заработков.

На очистке работали попеременно три бригады по два человека. Менялись после загрузки двух машин, а это значит тридцать минут работы без роздыху. Я караулил каждое движение, каждую лопату с угольной пылью, отходами породы, брошенную в вагонетку моим напарником. Мне приходилось не только идти, как говорится, ноздря в ноздрю, но и опережать его, чтобы ребята не говорили, будто им приходится потеть за штейгера. Здесь было еще тяжелее, чем в «Конго», потому что работать приходилось в прорезиненных целиковых спецовках. Несгибающаяся ткань в кровь натирает кожу на всем теле.

Выгребная яма не вентилировалась, а если и вентилировалась, то недостаточно. Там сосредоточились все подземные отходы и газы и отвратительно воняло застоявшейся мочой многих поколений горняков. Тридцать минут, не более, — такова была возможность пребывания в этой зловонной дыре, плюс тяжелейшая физическая работа. Этого, что и говорить, хватало выше головы, во всяком случае мне. Я выбирался оттуда, разинув рот и с трудом переводя дыхание, сопровождаемый саркастическими репликами «волков» о «твердом хлебушке».

В отличие от работы в «Конго» оплата здесь была почасовая, вполне приличная, по восьмому разряду. Вкалывали по воскресеньям и по праздникам. За смену я выколачивал двести крон.

Кто заработал в шахте за восемь часов такие деньги, понимают, с чем это едят.

Еще одну возможность приработка мне давала подмена других штейгеров, заболевших или ушедших в отпуск. Я работал за двоих. Иногда мне удавалось оттрубить в шахте по сорок смен за месяц и перекрыть установленный лимит заработка на тысячу крон.

Мы с Королевой Элишкой больше не шлепали босыми ногами по новому ковру. Он стал обыденкой. И друг для друга мы тоже стали обыденкой.

Начали срывать раздражение один на другом. Элишка уже не дожидалась меня после дневной смены. У нее хватало своих забот, и она перестала вести со мной длинные задушевные разговоры.