Солнечные часы - [11]

Солдат шагнул вперед.

Толстый старик прижал к груди свои волосатые руки и чуть не со слезой в голосе заговорил:

— Господин офицер, я вас прошу, не волнуйтесь! Не надо его подвешивать, господин офицер. Он умрет, но не скажет и унесет в землю свою тайну! Я знаю его, господин офицер: он упрям, как злой дух.

Уставясь на старика побелевшими от злобы глазами, офицер зашипел:

— Ты что ж, защищать?

— Нет, господин офицер. — Старик махнул рукой. — Расчет, господин офицер, вот что. Я и по голове стукнул его с расчетом — оглушить, но не убить.

Саур до боли сжал мне руку: так вот кто бросил камень!

А предатель продолжал:

— Есть другой способ, господин офицер, заставить его говорить: надо душу ему прижечь.

— То есть? — хмуро бросил офицер.

Предатель хихикнул:

— Я все рассчитал, господин офицер, вы останетесь довольны. В селении Большой аул есть у него внучка. Так, лет шести девчонка. Он души не чает в своей Шуме, господин офицер. Прикажите привезти ее сюда да на глазах у него, и повесить, а снизу огоньком… Вот тогда он заговорит!..

Лицо офицера расплылось в улыбке:

— Старик, да ты, я вижу, очень неглупая обезьяна! Я сам поеду за девчонкой. Курт! Автомобиль! Или нет: оставайся здесь. Мы пройдем в гараж сами.

Смертельно побледнев, Байрам смотрел на предателя неподвижными глазами: в них был ужас…

— Говори, что будем делать? Говори, ну?

Что делать, я не знал и в отчаянии смотрел на Саура.

Мы стояли в огороде, куда забрались, чтобы решить, как спасти Байрама. Но прошло уже несколько минут, а мы еще ничего не придумали.

На улице рявкнул гудок. Саур вздрогнул, в глазах его мелькнула отчаянная решимость:

— Не знаешь? Так я скажу: мы заколем часового!

Как мне самому не пришла эта мысль в голову! Сейчас офицер с предателем уедут на машине в Большой аул. Солнце уже повисло над хребтом, скоро оно совсем скроется, и, как всегда бывает здесь, сразу станет темно. У Саура есть кинжал. Мы тихонько подкрадемся и всадим его в спину часового. А Байрама у кого-нибудь спрячем.

Опять заревел гудок, нетерпеливо и требовательно. Мы глянули через плетень во двор — и остолбенели: к калитке в сопровождении солдата и старика шел сам Байрам. Забинтованная голова его была гордо поднята, губы презрительно сжаты. На середине двора он вдруг покачнулся и схватился рукой за голову. Старик сделал движение, чтобы поддержать его, но Байрам так опалил предателя взглядом, что тот даже зажмурился, точно под ударом.

Наш план рухнул: офицер переменил решение. Но что, что они теперь намерены делать? Куда повезут Байрама?

Мы выскочили на улицу. Блеснув стеклом, машина повернула в переулок направо.

— В Большой аул, — упавшим голосом сказал Саур.

— В Большой аул, — как эхо, повторил я.

Вспыхнув последний раз красным пламенем, солнце погасло, и все — от потемневших лиловых гор до нашего домика — стало таким сумрачным и безнадежным, что у меня заныло сердце.

Но почему мы стоим? Почему ничего не предпринимаем? Бежать, скорее бежать за машиной, туда, в Большой аул! Разве не сказал Байрам, что никогда нельзя отчаиваться!

Вероятно, о том же подумал и Саур. Глаза его стали жесткими. Он шагнул к окну и тихонько сказал:

— Этери, возьми мой кинжал и иди к нам. Скорее, Этери!

Никто не отозвался.

— Этери! — громче позвал Саур. — Где ты, Этери?

Он заглянул в окно и вернулся ко мне. Лицо его было бледно:

— Ее нет.

Чувствуя, что и сам бледнею, я сказал:

— Она, наверно, в кухне или во дворе. Пойдем.

И, уж не сдерживаясь, мы громко закричали:

— Этери!.. Этери!..

Нет, ее не было ни в кухне, ни во дворе, ни в огороде.

Где она, где? В последний раз мы видели ее, когда в комнату входил немецкий офицер. Этери бросилась тогда за занавеску и оттуда больше не показывалась. Неужели ее увезли фашисты? А мы, как ослы, торчали в это время в огороде и ничем не помешали этому злодейству! Мы, которые клялись никому не давать ее в обиду!

Саур сел на землю и громко, не стыдясь своих слез, заплакал.

Слепой

Вокруг нас было темно, как в погребе. Саур шел впереди. В Нальчике он может пройти по всем улицам с закрытыми глазами. Я шел следом, прислушиваясь к его шагам. Но иногда удары моего сердца заглушали их шелест, и я больно ударялся о выступы домов и деревья.

На перекрестке к нам донесся размеренный, гулкий в ночной тишине стук сапог о мостовую. Мы прижались к стене и долго стояли, боясь вздохнуть. Патруль прошел так близко, что мы слышали, как сопел солдат.

Еще несколько кварталов кошачьим шагом — и мы на краю города, у самого обрыва. Снизу, из кромешной тьмы, доносились всплески, шипение, рокот. Оттуда веяло холодом и сыростью.

— Держись за меня, — шепнул Саур и растаял в темноте.

Я едва успел схватиться за его рукав. Под ногами срывались и с глухим стуком неслись вниз камни. Казалось, еще шаг — и, как эти камни, покатишься в черную бездну. Но нет, Саур спускался так же уверенно, как шел по ровным улицам города. Мы были уже у самой реки. Смутно белея пеной, она злобно брызгалась и со стуком перекатывала по дну камни. Холодело в груди при одном взгляде на нее. Но не идти же через мост — там наверняка часовые. Мы сняли ботинки, крепко взялись за руки и шагнули в кипящий поток…