Солнечная тропа - [4]

Разглядывая густой гребень леса, Лёнька вспомнил, что завтра, если дед не обманет, он сможет сам узнать сокровенные тайны этого дремучего бора.

— Ба, а почему дед Фёдор такой? — спросил мальчик.

— Какой такой? — улыбнулась бабушка, отрываясь от подойника.

— Да вот такой… Он пойдёт со мной завтра?

— Это в лес-то? Уж не сомневайся. Акимыч каждый божий день норовит туда убежать. А если что пообещает — непременно сделает.

Лёнька после этих слов успокоился совершенно.

Вечером, уже в постели, он вспомнил ежонка, которого по совету Акимыча выпустил в сад. Выпустил и всё поглядывал, не спешит ли за своим малышом ежиха-мать, но так её и не увидел. Зато ежонок, не раздумывая, засеменил по садовой дорожке и исчез в густом крыжовнике. Наверное, он и сам хорошо знал, где искать свой дом.

«Ишь какой самостоятельный», — подумал Лёнька, засыпая.

В ЛЕС ЗА ЧУДЕСАМИ

На следующее утро, не успел ещё Лёнька попить чаю, как явился Фёдор Акимович.

— Готов? — спросил он с порога.

Дед был всё в той же немудрёной одёжке, а через плечо висела холщовая сумка.

— Готов! — обрадовался Лёнька и, не допив чаю, бросился из-за стола. Но Акимыч остановил его, велел завтрак доесть, а после придирчиво стал руководить Лёнькиным одеванием.

— Рубашку выбирай покрепче: в лесу каждый сучок требует клочок, — пояснял он. — Сандалии твои хороши по асфальту бегать, а лес любит добрую обувку.

— И то верно, — согласилась бабушка. — Я вот ему Серёжины сапоги достану, отец его пацаном тоже любил по лесу бегать.

Наконец бабушкиными стараниями да с дедовыми советами Лёнька был одет и снаряжён. Старый и малый двинулись в путь.

— Слышишь, Лёнька, — негромко сказал Акимыч, когда они оставили деревню, — вот ты как городской, может, и лес-то первый раз видишь, а уж я его за много лет исходил-исплутал… А почему я сюда тянусь? — Акимыч поднял голову и вдохнул полной грудью. — Вот захожу, а меня такой дух встречает, смолистый да здоровый, что сразу хочется триста лет на свете прожить. Дальше иду — и каждая веточка, каждый кустик мне кланяются: мол, захаживай, добрый человек, погости у нас, полюбуйся, ты худого нам не сделаешь… Вот я и хожу, значит, да приглядываюсь ко всему. Ведь тут каждый день что-нибудь новенькое, вся жизнь лесная перед глазами проходит… Зазеваешься чуток — после долго досадовать будешь. И самое главное, уживаются здесь все рядком, никто никому не мешает. Вот человек — понастроил городов: зверьё повыгонял, деревья вырубил и живет сам себе да со своими машинами. А тут, Лёнька, для всех места хватает.

Мальчик слушал дедову речь — непривычную речь деревенского жителя, и она всё больше увлекала его, завораживала.

— А ты погляди, как деревья да кусты растут. Никто ни на кого не в обиде. Соснам да елям — свет, травке и грибам — влага, земельке — хвойное одеяло. А знаешь, как эти сосны друг дружке помогают? Они, Лёня, в земле так корнями срастаются, что вместе сок начинают тянуть. Случается, прихворнёт иное дерево, обессилеет, так его другие начинают кормить, не дают погибнуть. Бывает, и вовсе срубят дерево, а пенёк долго не умирает, даже подрастает немного. И вот за это самое, Лёнька, я и люблю лес — за великую его ко всем доброту и щедрость…

…Между тем сосновый бор надвигался на мальчика с дедом сплошной стеной, которая отливала золотистым утренним светом. Стройные стволы росли, росли на глазах, пока не заслонили собой всё небо. Они были гладкими и на удивление ровными. Высоко вверху, переплетаясь корявыми пальцами с длинными иголками ногтей и лишь едва обнаруживая просветы неба, шумели их могучие кроны. Между корабельных сосен невысокими шатрами темнели мохнатые ели. Их нижние лапы свисали до самой земли, так что даже маленькому Лёньке пришлось сильно наклониться, чтобы заглянуть под них. В сумраке елового шалаша он увидел бледный выводок тонконогих грибов в хрупких остроконечных шляпках и коротких паутинчатых юбочках.

В бору поднималась и молодая поросль: ёлочки-малютки, похожие на игрушечные новогодние, тонкие прутики незнакомых Лёньке лиственных деревьев, сосенки-подростки, обогнавшие ростом всю прочую детвору. Они напомнили мальчику разновозрастную толпу, собиравшуюся по утрам у школьного крыльца.

Лес неудержимо манил Лёньку в свои глубокие тенистые объятия. Но дед как раз остановился, словно запнувшись о корявый старый пень.

— Пришли, — сказал он, — теперь что в самый раз сделать нужно?

— С лешим поздороваться, — вспомнил Лёнька.

— Верно, самое время, — ответил дед. Он достал краюху хлеба, положил её на пенёк и с низким поклоном певуче проговорил:

— Вот краюшка для обеда — угощеньица отведай, разреши в лесу побыть и желанным гостем слыть.

— Дедушка, — спросил Лёнька, — а хлеб зачем? Он что, хлеб ест?

— А то как же! — подтвердил дед. — Самое лучшее для него угощение, и леший завсегда его ожидает. А уж как обижается, если кто забудет его попотчевать!.. Вот слушай, что со мной случилось, когда я про это запамятовал.

Пошёл я тогда по грибы, да что-то, помнится, бабка моя меня заморочила, я через это про хлеб и забыл. И уж после, в бор войдя, вспомнил. Поклонился, знамо дело, лешему, повинился, а он, зелёная борода, всё равно обиделся. А разобидится лесовик — тут от него любого подвоха жди. Едва я в чащу забрался, как повалили грибы — один однова краше. Лукошко вмиг насобирал, да с горкой, а с такой ношей уже не до прогулок. Стал я возвращаться домой. Бор этот знал как свои пять пальцев и самый короткий путь к дому смекнул. Только выхожу из леса и не пойму: где это я? Еле узнал, и оказалось, что попал я совсем в другую сторону, вёрст за десять от Песков, не меньше. Удивился я сильно да назад, опять же дорогу вроде хорошо знаю. А вылез часа через два из бора — опять-таки не там. Тут я и понял: водит меня по лесу леший — кривые рога, ой водит! Тут уже никакие расчёты не помогут. И грибов, хитрый, не зря мне столько подбросил, а чтобы тяжелее было плутать. Пришлось мне тогда, Лёнька, вызволяться из беды старым да верным способом: сел я на первую же колоду, скинул с себя штаны и рубаху, вывернул их наизнанку да опять и одел. Это затем, стало быть, что у самого лесного проказника платье вечно шиворот-навыворот, он и благоволит к тому, кто его повадку переймёт. Но тут я, Лёня, снова оплошал: взял и высыпал грибы на землю, уж очень неспособно было с полным лукошком. Здесь и осерчал лесной хозяин пуще прежнего за своё добро. И выбрался я тогда к своей деревне уже затемно, совсем было потерял надежду на тёплой печке ночевать. Как увидал я Пески, так обрадовался, что про наряд свой на лешачий манер забыл, со всех ног в деревню кинулся. А старухе моей подай бог, уж как не потешалась. Лешачиным прихвостнем назвала, вот как! А какой я лешачиный прихвостень, я как есть сам пострадавший… Так-то, брат.