Солнцеворот - [12]

— Может, и ждали, а, может, и случайно мы напоролись на противника. Но ты будешь виноват в любом случае, хотя бы тем, что командовал группой именно ты. Если мы с тобой выберемся от сюда, тебя все равно сделают козлом отпущения. Я тебя не виню, пойми правильно. Я там был и сам все видел. Ты все делал правильно. Не казнись. Но дома тебя сто процентов ждет бурный прием. А то, что продали нас чеченцам, к цыганке не ходи.

— Добраться бы мне до этой суки.

— И что бы ты сделал? Убил бы? Тебе смертей мало? Вон два тела лежат. Пойди, полюбуйся. Можешь пощупать. Хорошо, что холодно, а то уже засмердели бы.

Романов скрипнул зубами. Какой-то боец первогодок его мордой в дерьмо окунает, поливая рассолом незатянувшуюся рану, а он не может ему ничем возразить, потому что прав солдат, во всем прав. Но зачем Самарин так поступает с ним? Зачем он ковыряет болячку? Неужели этому миру мало того, что он сам себя пилит и есть поедом? Изменить он уже ничего не сможет, ребят не вернуть, весь путь назад до речки и дальше в расположение отряда не пройти, отмотав пленку к истоку, чтобы исправить все и сделать по-другому.

Легко ему говорить, этому простому солдату, отвечающему лишь за свою жизнь. А, когда на твоей совести целая группа? Но, все же, не на кого свою вину спихнуть, а она есть, и давит грузом так, что со всех щелей брызжет.

Старлей вдохнул полной грудью холодный воздух пещеры, а затем медленно выдохнул, успокаивая накатившую волну злости и обиды. Сон уже не придет. Наверное, пора вставать. Хватит ли дров, чтобы вскипятить воду в котелке? Хватит ли самой воды?

— Фонарик от тебя далеко? — спросил он Самарина.

Вместо ответа Женя включил фонарик. Покрутил им, давая возможность глазам привыкнуть к тусклому узконаправленному освещению, а заодно рассмотреть стены и предметы, чтобы можно было ориентироваться.

— Сколько времени? — поинтересовался Романов, шаря у себя в ранце.

— Семь утра.

— У меня тут в РД свечи лежат. Зажги. Батарейки сажать не придется.

Самарин встал и направился к командиру. Луч от фонаря проплясал по земляному полу, скользнул по остаткам костра и зацепился на мгновение за осунувшееся лицо Романова.

— Прости, Витя, — вдруг сказал Евгений. — Это все нервы. Кажется, начинается клаустрофобия. Прости.

Старлей выпрямился, держа в руках две свечи. Выпрямился так, словно ему в позвоночник воткнули металлический стержень.

— Ты серьезно?

— Да. Прости.

— Нет. Я про твою клаустрофобию.

— И это тоже. В детстве меня сажали в чулан и выключали свет, если я не выполнял домашнее задание, или опаздывал из школы, или еще за какие-нибудь мои прегрешения. Нет-нет! Я не боюсь темноты и замкнутого пространства. Я просто их ненавижу. Как не люблю и все остальное из моего детства. Только не надо вплетать Фрейда. Все и так на нем повернулис, надоели. Представляешь, моя мама пыталась объяснить сексуальными расстройствами мое пристрастие к мороженому. Смешно. Мне просто в детстве запрещали его есть из-за боязни простуды. Родители считали меня вундеркиндом, способным соперничать вокальными данными с Робертино Лоретти. Их остановила только юношеская ломка моего голоса. Я тогда и курить стал для того, чтобы ускорить этот процесс.

Самарин достал из кармана зажигалку и извлек из нее слабое пламя. Две свечи с усилием, всего лишь на чуть-чуть, раздвинули границы темноты. Огоньки, трепеща, борясь с мраком, пытались раздвинуть плечи, мечтая стать жарким огнем костра, но тоненький фитилек был им ненадежной опорой и они смирились со своей участью, не понимая, что, будучи такими хрупкими и беззащитными, они привлекают к себе не меньшее внимание у присутствующих людей, чем пожар на Лиговке.

Не отводя взгляда от свечи, Романов тихо, словно боялся спугнуть свечение, произнес:

— Давай, братишка, перекусим и попробуем отсюда выбраться. Ты как? Желание есть?

— Есть, — так же тихо ответил боец.

— Дров у нас, наверное, немного?

— Два чурбака осталось, и носилки можно еще разобрать.

— У меня сухой спирт остался. Есть, на чем консервы подогреть.

— У нас полный котел воды, да еще три котелка маленьких и кружка.

— Это хорошо.

Романов, пошатываясь, встал:

— Разогрей, покамест что-нибудь. Я пойду, послушаю.

Он нагнулся и вышел из основного помещения в «предбанник», подсвечивая себе фонариком.

Проход был завален наглухо. Камни разной величины громоздились один на другой, уходя от пола, усыпанного мелким крошевом, под самый свод вертикально, словно какой-то пьяный криворукий каменщик решил с бодуна сложить стену, забыв воспользоваться цементным раствором. Романов вздохнул: работа предстояла нелегкая и долгая.

Пошатываясь, он вернулся обратно. Голова все еще гудела и кружилась, слабость заползала под кожу, в мышцы, в костный мозг, заставляя его стонать и шататься, как ванька-встаньку.

8

Костер задымил безбожно, от чего глаза слезились, и ужасно першило в горле. Сегодня дым не очень хотел покидать пещеру, видимо ему здесь было весьма уютно в компании спецназовцев, а, может, потому что завалило щели и теплый воздух не мог найти выход из каменно-снежного мешка. Разведчики, покашливая, сползли на пол, где еще пока заблудился чистый воздух, и доедали консервы почти лежа.