Солнце в крови. Том первый - [48]
Изощренный мозг Рабина даже придумал налог на ослов и коз.
Министр обороны не согнулся под тяжестью обрушившегося на него бремени. Наоборот. Расправил плечи. Обрел вторую молодость. И трудился, с фантастической неутомимостью вникая в каждую деталь, на все накладывая отпечаток своей личности и воли.
Раз в неделю Рабин созывал в своей канцелярии форум интифады. За столом собирались люди, которым он доверил расправу со взбунтовавшимся населением. Командующие округами, руководители службы безопасности, командиры воинских частей.
Рабин давал им подробные указания, разработанные до мельчайших деталей бессонными ночами. Его недремлющее око все замечало. Все было предусмотрено, учтено и охвачено строгой логикой его приказов, которые оставалось лишь выполнять.
Опросы общественного мнения показывали, что вплоть до выборов 1992 года Рабин продолжал оставаться самым популярным израильским лидером.
Левые, правые, центр — все поддерживали его, ждали от него каких-то откровений.
Он честен. Не интриган. Не политический комбинатор. Патриот. Не какой-нибудь шахер-махер. Логичен. Последователен. Уж если он говорит, что силой они ничего не добьются — значит, так оно и будет.
Ввел коллективные наказания? Видно, так надо.
Велел бить? А что с ними еще делать, если они не понимают, когда их добром просят?
Несбыточные желания, самые смелые грезы рядового обывателя воплотились в Рабине. Как двуликий Янус, всесильное божество, добрый волшебник — он все может. Ему известно, как решить проблему волков и овец, как отдать территории, одновременно удерживая их. Как вступить в переговоры с врагом, ломая ему при этом все кости.
В обществе укоренилось мнение, что Рабин — панацея от всех бед.
Это и создало уникальные условия для разрушения мифов и создания иной политической реальности.
Новой точкой отсчета в мировоззрении Рабина стала, по-видимому, его старая формула: «Насилием они от нас ничего не добьются».
Перелом произошел, когда он понял, что насилием и мы от них ничего не добьемся.
Выгодный Израилю статус-кво на контролируемых территориях сохранялся неимоверно долго. Целых 20 лет. В такой же отрезок времени вмещается вся европейская история между двумя мировыми войнами, насыщенная такими событиями, как приход к власти Сталина, Муссолини, Гитлера и Гражданская война в Испании.
Дарованные нам годы тянулись однообразной вереницей, лишенные политической динамики. Жители территорий убирали наше дерьмо, чистили наши канализации, строили нам дома, прокладывали для нас шоссейные дороги. Мы воспринимали все это как должное, и считали, что так будет всегда.
Но какой же народ согласится навеки обречь себя на роль самой презираемой индийской касты?
Бесплодная борьба с интифадой заставила Рабина задуматься над этой проблемой.
Конечно, драконовские меры возымели действие. Армии удалось восстановить жесткий контроль над населенными пунктами Иудеи, Самарии и Газы. Но какой ценой?
Первобытная война с камнями, палками и сетями разлагала армию, развращала солдат, вела к амортизации души, к опустошению.
К тому же, Рабин знал, что уже ломится в ворота новая интифада.
Старые концепции исчерпали себя.
Резонно предположить, что когда Ицхак Рабин осознал все это, его мозг, как компьютер, переключился на поиски новых решений…
Ицхак Рабин был убит, когда начатый им политический процесс стал набирать силу, двинулся уже по инерции. За час до смерти он видел лишь дружеские лица, слышал гул толпы, собравшейся на площади Царей Израиля, чтобы выразить поддержку делу, которое наполнило новым смыслом его уходящую жизнь. И сразу после этого выстрелы в спину — и агония в машине, где его кровь смешалась с кровью раненого телохранителя. Машина неслась на предельной скорости, ее трижды останавливали полицейские патрули.
— Я везу в больницу раненого премьер-министра! — кричал водитель.
— Да ну?! — изумлялись полицейские. И светили фонариками в лицо умирающему. И бормотали: — Да, это Рабин…
Думается, что Рабин ничего не стал бы менять в своей жизни.
Вот только конец ее мог быть не столь драматичным, но история любит дешевые эффекты…
Фатальный рубеж Шимона Переса
Шимон Перес
Когда Пересу исполнилось 64 года, он писал в автобиографических заметках: «Я не чувствую себя ни усталым, ни разочарованным. И я не потерял интереса к жизни. Сверстники, с которыми я когда-то учился, сегодня богаче меня. И квартиры у них получше, и отдыхают они чаще, и лучше едят и пьют, и, в отличие от меня, шьют костюмы у модных портных. Я же, оглядываясь на пройденный путь, говорю себе: „Не Бог весть какие у тебя заслуги, но кое-что ты сделал в жизни. Если на одну чашу весов сложить годы, а на другую все, что я успел совершить, неизвестно еще, что перевесит…“»
В этой цитате весь Шимон Перес.
Тут и самоуничижение паче гордости, и дрожь подавленного самолюбия, и тщеславие, стыдливо прикрытое ложной скромностью. Далеко не все сверстники Переса ели и пили лучше, чем он, да и квартира его отнюдь не напоминает хижину дяди Тома.
Фальшивая нота часто дребезжала и в публичных выступлениях Переса. Этот блестящий интеллектуал и технократ не понимал психологии толпы, старался льстить ей, подладиться под ее настроение. И толпа обычно ощетинивалась колючками недоверия и враждебности. Неприятие Переса широкими массами, вопреки всем его усилиям, даже вопреки логике и здравому смыслу, фатально обрекало его на роль вечного неудачника.
