Солнце сияло - [4]

Так в августе 1992 года, ровно год спустя после трехдневной революции 91-го, сгоняв в Клинцы, погудев там дня три с друзьями детства до полного отвращения к себе, вновь обретя в кармане вместо военного билета удостоверяющий мое гражданское состояние паспорт, я сделался москвичом.

Стас волей командования части демобилизовался полутора неделями раньше меня, раньше меня провернулся с делами в родном Саратове, и, когда я возвратился из Клинцов, у него уже была московская подружка.

— Ништяк, пацан, — сказал Стас, сообщив мне об этом. — И тебя тоже отоварим, в лучшем виде!

— Какой я тебе пацан! — не желая его сочувствия, попробовал я увести разговор в другую сторону.

— Пацан, пацан, — похмыкал Стас. — На гражданке так теперь положено говорить. — И вернулся к своему обещанию: — У моей Ирки сестра. Вполне себе кадр. Попробуй, подклейся. Перебьешься на первое время.

Было шесть двадцать утра, когда поезд принес меня на Киевский вокзал столицы, а около шести пополудни мы со Стасом шли арбатскими переулками в гости к сестренкам. День стоял теплый, солнечный, но уже тронутый осенью полный сизой дымчатой хмари, солнечные лучи дробились и запутывались в ней, и воздух вокруг был, казалось, наполнен желтой пыльцой. Роскошный был день.

В руках у нас со Стасом подрагивали полиэтиленовые пакеты с надписью «Irish house — Ирландский дом», отягощенные двумя бутылками водки, бутылкой вина, бумажными свертками с колбасой, сыром и двумя килограммами летних яблок россыпью — всем, что, по нашему представлению, было необходимо для приятного времяпрепровождения с девочками, чьи родители находились неизвестно где в отъезде. Отоваривались мы, конечно, отнюдь не в «Айриш хаузе», там торговали исключительно за валюту, а фирменные пакеты для понта мы выпросили у Нины. Их у нее и было всего две штуки, и, давая нам, она моляще сложила перед собой руки: «Мальчики, только принесите обратно. Заклинаю!»

— А с Иркой у тебя как, в первый же раз вышло? — примеряя успехи Стаса на себя и желая укрепить себя ими, спросил я.

— Ну, ты вот ты… скажи тебе все, — как-то особенно шамкающе отозвался Стас.

— А чего б тебе нет? — удивился я. Такая его затаенность показалась мне странной. Слишком мы были близки, чтобы ему ни с того ни с сего так вот вдруг засмущаться.

Теперь вместо того чтобы ответить мне, Стас молча изобразил своим лопатообразным лицом нечто вроде упрека; стыд у тебя есть? — говорила эта его мина.

Смутное подозрение, пронзившее меня в ту минуту, превратилось в полноценную уверенность, едва растворилась дверь квартиры.

Из глубины ее на нас рухнула громовая музыка, кипящий шум голосов, по прихожей с двумя бутылками шампанского в руках пронесся молодой человек в обтягивающей белой сорочке со стоячим воротничком, у которого были отогнуты вниз накрахмаленные углы. Воротничок туго перехватывала черная манжета, отогнутые углы воротничка, оттененные черным, ослепляли белизной снегов гималайских вершин. Молодой человек быстро глянул в нашу сторону, и глаза его за то кратчайшее мгновение, что были устремлены на нас, успели выразить удивление: а эти кто?!

Я почувствовал всю убогость нашего со Стасом вида. Что он, что я — мы оба были одеты по моде, можно сказать, дореволюционной эпохи. На мне был костюм, сшитый к выпускному школьному вечеру, ставший теперь узок по всем статьям; Стас же вообще красовался в какой-то полубрезентовой, похожей на пожарную куртке.

Но главное, вместо многообещающего интимного свидания при свечах и задернутых шторах — что как бы само собою предполагалось, — нас здесь ожидало многолюдное шумное гульбище!

В дополнение ко всему открывший нам дверь мотылек смотрел на нас с полной оторопью (сравнение с мотыльком так и напрашивалось: столь легко, столь воздушно, столь порхающе выглядело платье, в которое была облачена девушка).

— Вы что? Вы кто? Вы сюда? — проговорила мотылек затем.

Я чувствовал себя в своем выпускном костюме ожившим ископаемым времен бронтозавров.

— Ира, ее… где… можно? — проблеял Стас.

Казалось, он совершенно натуральным образом заглотил кость и та теперь стоит у него поперек горла.

— Иру? — Маска отчуждения на лице мотылька с очевидным усилием перелепилась в гримасу вынужденной приветливости. Что бы мне ни наплел Стас, некая Ира здесь водилась. — Ира! Подойди! — крикнула девушка в глубь квартиры.

Музыку там притушили, прибой голосов тоже резко сбавил в громкости, и через мгновение в прихожую, цокоча каблучками, выпорхнул новый мотылек. Вытащив при этом за собой целый мотыльковый шлейф. Впрочем, вперемешку с жуками; молодые люди, все, как один, были при параде: черный низ, белый верх. Мы со Стасом оказались выставлены на всеобщее обозрение.

— Ира! — воскликнул Стас, ступая к мотыльку, летевшему впереди всех прочих. — Вот я, как обещал. И с другом!

— Ой! — сказала девушка, вглядевшись в него. И прыснула: — Вы в самом деле? И с другом!

Между тем мотыльковый рой оттеснялся черно-белыми жуками назад, молодые люди один за другим выступали вперед, в действиях их отчетливо прочитывалась угроза.

— Ира! Вы пригласили! — проговорил Стас. Он так и не смог справиться со своей костью, и с языка у него изошло не внушение, а мольба о снисхождении.