Солнце по утрам - [8]

— Так, ерунда. Я вот сижу и думаю. Женя. Там, на Земле, я была для тебя отдушиной, а мечтала стать твоим дыханием. Только здесь я поняла, что мечтала о непосильном… Мы не ровня. Женя.

— Оля!

— Да, да! Не спорь! — Мне так хотелось, чтобы ты спорил, но ты промолчал. Потом уже, после долгого раздумья, ты сказал:

— По-моему, ты не о том думаешь.

— Вот как! Но согласись, — мне не хотелось согласия, — тебе было бы легче, если бы вместо меня была другая женщина. Образованная, умная, не такая близкая…

— Оля! Молчи! — Ты подошел, сел на подлокотник кресла, прижался губами к моей руке и, как мне показалось, заплакал.

— Ты плачешь?

— Нет. — Ты поднял лицо. Слез не было. — Но знаешь, я мог бы сейчас заплакать.

— Сколько времени нам осталось на размышления?

— По моим подсчетам, что-то около суток…

— Так мало?! И что ты решил?

— Решил?.. Ты понимаешь, я открываю в себе по новому качеству ежедневно. Вот нерешительность…

— Она была в тебе всегда.

— В том, что касается дела, я редко колебался.

— Сейчас речь идет не только о деле.

— Может, ты и права. Видишь ли, кое-какой материал я уже собрал. Так, мелочи, но дома мне было бы над чем поработать.

На меня повеяло надеждой от твоих слов. Как было бы хорошо, если бы ты решил вернуться! Ты продолжал:

— Но, с другой стороны, я уверен, что решение всех проблем возможно только у «этих». Впереди нечто грандиозное, такое даже представить трудно, пока не увидишь. К тому же, кто знает, вдруг мы вернемся со временем на Землю. Наверняка не на ту, которую оставляем, но, может быть, как раз кстати, чтобы помочь человечеству выбраться из тупика разрухи и разорения.

— Э-э! Да ты надеешься спасти человечество…

— Я занимаюсь этим всю Жизнь. Я разрабатываю средства защиты для всего живого на Земле. Но разве могут сравниться возможности, которыми я располагаю дома, с теми, которые я смогу, очевидно, получить там. Во всяком случае рискнуть тремя людьми ради такого — не грех. Этот путь кажется мне не хуже других.

— О! Ты умеешь выбирать самые короткие пути к открытиям…

Все погасло во мне. Твоя неуемность в работе, твой запал не выпустят тебя из этой клетки, даже если тебе всю оставшуюся жизнь придется провести в ней. Я снова злилась. Теперь уже на тебя. Угораздило же меня влюбиться в такого рационалиста и мечтателя в одно время. Ум, ум, ум! Исследования, исследования, исследования! Эврики, эврики, эврики! О каких чувствах можно говорить, когда в тебе главное чувство — мышление! Я понимала, что не вполне справедлива к тебе, но мне казалось, что я отступаю на задний план, дальше быть не может! Потом я поймала себя на мысли о том, что никогда еще не была так уверена в твоей любви! Перепады, метания, сомнения — да сколько же может вынести человек!

— Не могу! Не могу я больше! Ты черствый! Ты думаешь только о себе! Ты и наука! Наука и ты! А я? А Юра? Ты о нас подумал?

— Оля! Я все понимаю! Я обо всем думаю. Подожди, успокойся! Мы же еще ничего не решили! Послушай лучше, что мне наш Юрка выдал: "Дядя Женя, на разведку всегда посылают самых смелых и наблюдательных. И уж когда разведчики берут «языка», то выбирают, кого получше, плохого не возьмут. Значит, если нас взяли, мы не последние земляне, да?"

Я не могла не съязвить:

— По-моему, мы с тобой это давно вовсю демонстрируем.

Но все-таки ты добился своего: я не могу не радоваться Юркиным удачам. А уж то, что ты сказал "наш Юрка", прямо растрогало меня.

— Скажи, ты действительно уверен, что мальчик не сломается? Что он останется человеком? Что ему не придется страдать, когда наступит пора возмужания? Что…

Ты перебил меня:

— Я ни в чем не уверен, Оля! Но я иногда завидую тому, как легко он воспринимает окружающее. Он ведь уже не сомневается, что все не игра, а быль. Но с тех пор, как к нему пришла уверенность, он ни разу не подвергал сомнению наши сказки, сочиняемые для его спокойствия, — он охранял наш покой. Удивительный все-таки мальчишка! Я ни в чем не уверен, Оля. Но очень может быть, что «они» умеют обращаться с подопытными со степенью осторожности, гарантирующей безопасность. За все время, что мы здесь, я не вижу ничего тревожного ни в ком из нас,

— А твоя нервозность? А моя усталость?

— Момент притирки.

— Почему, почему ты стараешься все сгладить? Хочешь, я скажу?

— Ну скажи.

Ты обледенело замер, но, несмотря на это, я выпалила;

— Потому что ты не можешь отказаться! Не можешь! Но ты готов погубить себя, нас!..

— Вас — нет!

— Можно подумать, что мы сможем жить без тебя!

— Оля!

— А вдруг они еще и не начали никаких опытов, а мы уже — посмотри на нас — разве это мы?! Орем, ненавидим…

— Ну прости, прости, Оля! Ты не права: они начали. Иначе зачем мучительный выбор: лететь, не лететь… Что мешало им просто уволочь нас к себе, туда, где они обитают?

А правда, подумала я, зачем? Но сейчас же мысль моя, не найдя ответа на поверхности, вернулась к проблеме выбора. Я вспомнила уроки литературы в техникуме. Мы проходили какую-то пьесу, и преподавательница объясняла нам, что, как правило, драматург ставит своего героя перед выбором. И, отказ от решения — тоже решение.

И вот теперь, когда я возвращаюсь к прошлому, мне легче передавать события, как пьесу, где ты — какой-то другой Женя, Юра — другой наш сын и я как будто выдуманная.