Солнце и тень - [78]

Исследуя и оценивая многое из усвоенного в ходе эксперимента, я мысленно возвращаюсь к самому его началу и к более глубоким размышлениям об «истоках», с которых мой эксперимент стартовал. Недавно я увидел еще один осознаваемый сон, который заставил меня снова сосредоточиться на этих вопросах. Тема и главные образы этого сновидения наполняют меня глубоким чувством покоя каждый раз, когда я размышляю о них.

ДЕТСКИЕ РУЧОНКИ: НАЗАД К ИСТОКАМ

25 апреля 1984 года

Какое-то время нахожусь во сне, после чего вижу свою правую руку. Наклонившись к самой ладони, разглядываю ее очень пристально и тщательно. Думаю, что если вижу во сне руку, этот сон может стать осознаваемым. Теперь вижу обе ладони и повторяю вслух несколько раз: «Я вижу во сне свои руки. Я знаю, что сплю». Отчетливо ощущаю в себе знакомое движение энергии, и по мере вхождения в осознаваемый сон, мое сознание качественно меняется. Голова кажется очень легкой и ясной.

Руки постепенно уменьшаются в размере, пока не начинают напоминать мне руки Эрика, когда ему было года четыре. Они очень милые — пухлые, в ямочках — совсем как у младенца. Очень ясно понимаю, что в осознаваемых сновидениях должно быть что-то очень простое, элементарное, чему мне необходимо научиться заново. Мне нужно вернуться к самому началу, чтобы снова все это освоить. Просыпаясь, ощущая множество смешанных чувств и недоумевая, в чем же заключается этот простой урок.

Снова и снова прокручивая в уме все эти темы и мысли, я с изумлением осознал, что когда я начал экспериментировать с осознаваемым сновидением, моему сыну Эрику было четыре года. Возвращаясь в мыслях к тому периоду жизни, я заново пережил все свои волнения, связанные с началом эксперимента. В этом сне мои руки стали походить на детские ручонки. И эти ручонки почему-то отправляли меня назад — к началу, к истокам. Несколько дней после этого сна я не переставал спрашивать себя: «Что за элементарный урок об осознаваемых сновидениях хочет мне напомнить этот сон?» И, наконец, ответ пришел: Пора снова исследовать мои первоначальные, главные побуждения. Тогда я спросил себя: «Каково было главное побуждение, заставившее меня взяться за этот проект? Каким оно было в октябре 1984 года? Каково оно сейчас? Изменилось ли оно за это время? Не увели ли его в сторону и не извратили ли заботы о собственном „я“?»

Помню, в книге Скотта Спэрроу, основанной на лекциях Эдгара Кэйса, я прочитал, что главной движущей силой в исследовании осознаваемых сновидений должен быть некий духовный идеал [34, сс. 54-57]. По мнению Кэйса, такой духовный идеал лучше всего может символизировать одно-единственное слово, и это слово можно использовать как мантру — средство, помогающее удерживать внимание на избранном идеале. Идеалом, который первоначально выбрал я, было слово «любовь». Всегда ли именно любовь побуждала меня к эксперименту? Я вынужден был признать, что ответом здесь будет «нет». Тогда я совершил акт любви к себе: решив не ожидать от себя совершенства или абсолютной последовательности, я простил себя за то, что, возможно, отклонился от идеала, и вознамерился очистить свое первоначальное побуждение, действуя мягко и нежно, раз уж я понял, что сделать это необходимо.

Размышляя о своих «детских ручонках» дальше, я понял, что по-прежнему остаюсь новичком на пути осознаваемого сновидения. В этой области искренний, вдумчивый искатель всегда должен считать себя начинающим, всегда должен «умом новичка» взирать на это измерение жизни, столь загадочное и богатое неисчислимыми возможностями. Еще я вспомнил, что умышленное использование осознаваемых сновидений для развития личности зародилось много веков назад, в духовной и религиозной среде, а именно в тибетском буддизме, где школа медитации, культивировавшая осознанность во сне, получила название «йога сновидений» [12, сс. 215-222]. Эта йога, или путь к единению с божественным началом, — лишь один из множества методов, которые осваивают опытные практики буддийской медитации в процесс развития внутренней жизни. Как широко продемонстрировали труды Патриции Гарфилд, Скотта Спэрроу, Стивена Лабержа и мой собственный эксперимент, это учение, берущее начало в одной из великих религиозных традиций мира, вполне может найти приложение в других религиозных традициях и культурах. Сейчас, когда мы начинаем изучать и исследовать состояние осознаваемого сна в рамках нашей культуры, самое главное — это помнить о его происхождении и изначальной духовной и религиозной природе. Здесь, на Западе, по мере того как все большее количество психологов-профессионалов и экспериментаторов, вооружившись сложным лабораторным оборудованием и научными методиками, будут изучать осознаваемые сновидения, такая память будет иметь все более важное значение. Если осознаваемое сновидение станет чем-то излишне светским, его духовное измерение может быть предано забвению. Оно может слишком легко увянуть и погибнуть, как прекрасный цветок, если рассматривать его под лучами слишком сильной лампы. В среде, которая бедна духовностью, осознаваемое сновидение может превратиться в очередной «объект» научного интереса, иссушенный знойным пустынным воздухом современного рационализма и «научности»