Солнце и смерть. Диалогические исследования - [128]

. И все же невозможно представить себе самого главного, ограничившись рассмотрением только двух тяжелых первоэлементов, – земли и воды. По моему мнению, наиболее родственен «сферическому» легкий первоэлемент. Поэтому третий том «Сфер» будет посвящен прежде всего феноменологии воздуха, и речь там пойдет о технике, обеспечивающей дыхание, – отсюда и название «Пена». Пена – это не только продукт смешения воздуха и жидкости. Удивительно много материй способны к вспениванию – в том числе и твердые субстанции, такие как камень и стекло. Пены из искусственных материалов и металлов образуют целую ветвь в технологиях новых производственных материалов. Мой интерес направлен на связанные с пеной модусы образования пространства, потому что сферология современности требует описания множественности пространств. Ведь я хочу продемонстрировать, какой облик принимает мышление в отсутствие суперсферы как своего рода Божественного Шара. Таким образом, я работаю с теорией многокамерности воздуха и с теорией резонансных пространств. Но, вероятно, все же нужна и глава о пространствах, сооружаемых под водой, и, возможно, экскурс о формированиях пространств в подземных разработках, об этих темных штольнях и шахтах. Я некоторое время изучал кораблекрушения: как люди какое-то время продолжали жить на затонувших кораблях – в тех пространствах, где остался воздух. При этом так и напрашивались ассоциации с современным католицизмом, который тоже использует образ воздушного пузыря. Некоторые вполне удобно устраиваются в таких остаточных пространствах; мне приходит на ум идиллия мюнхенских иезуитов, которые окопались на своих кафедрах позади церкви Святого Людвига – и думают, что прекрасно видят все, что происходит вокруг. Не в пример более притягательны мифы об Атлантиде и других подводных городах. В них проявляется мифотворческий потенциал необычайной силы, который волнует и возбуждает, причем по сей день – если вспомнить грандиозную подводную экспедицию в затопленный наводнением Нью-Йорк в фильме «Подводный мир» («Waterworld») – фильме, о котором больше нельзя сказать ничего хорошего. Короче говоря, я комментирую мир воды не в матриархальном аспекте – ведь о матери как вместилище и хранилище я уже сказал в «Сферах I» настолько подробно, насколько мог. Впредь я займусь главным образом теорией воздушных сред, теорией воздушных медиа – в физическом смысле и в метафорическом смысле, – ведь воздух – это среда для разнообразных связей между коммуницирующими единствами. Благодаря ему голоса могут доходить до ушей, то есть обеспечивается голосовое сообщение между соседями, – техники, возможно, назвали бы опирающимся на воздух voice traffic.

Г. – Ю. Х.: Тем самым на первый план выступает дальнейшее качественное развитие морской метафорики с выходом в метафорику воздушную. Концепт пены, как Вы его сейчас обрисовали, мог бы придать новое значение народной поговорке «Träume sind Schäume»[290]. Если сны – это пена, то расширение толкования сновидений требует толкования пены.

П. С.: Как только феномен изначальной экспансии будет описан надлежащим образом, мы сможем понять сон как серьезное проявление способности к формированию сфер. По этой причине человек, впавший в депрессию, часто уже не видит снов: у него парализуется способность испытывать пространственные переживания – под внешним давлением происходит крах, приводящий к такому бессилию. Наоборот, мир активного человека представляет собой изменяющийся комплекс экспансий и резонансов.

Спокойствие и неоднозначность

Г. – Ю. Х.: После размышлений о том, насколько плодотворными могут оказаться для сферического мышления умозрительные конструкции первоэлементов, я хотел бы в завершение поставить еще один вопрос: не будут ли полезны при рассмотрении всех этих дел и некоторые формы дискурса, которые существовали ранее за пределами Европы? Позвольте мне процитировать одного наставника дзен, жившего в первой половине XIII века. Его звали Эйхэй Догэн[291]. Я процитирую пассаж из его рассуждений о времени в главном его произведении «Shobogenzo»: «„Бытие-время“ значит, что время – это бытие. Всякая сущая вещь есть время. Золотая статуя с шестнадцатью ногами есть время. Так как она – время, ей присуще великолепие времени. Нужно учить, что она есть двенадцать часов „сиюмоментности“ («Jetztheit»). Три головы и восемь локтей – это время. Так как они есть время, они должны быть идентичны с этими двенадцатью часами именно этому моменту. Хотя мы и не оцениваем двенадцать часов как долгое или короткое время, мы все же произвольно называем их двенадцатью часами. Следы приливов и отливов времени столь очевидны, что мы не сомневаемся в их существовании. И все же, хотя мы и не сомневаемся в них, мы не должны заключать, что мы их понимаем…»

Пассаж заканчивается так: «Всякое бытие в мире как целом есть обособленное время в некотором континууме. И так как бытие есть время, я есть мое бытие-время».

Я цитирую этот пассаж не только потому, что он поразительно созвучен Хайдеггеру, но и потому, что образ приливов и отливов указывает на такое толкование мира, которое сходно с современными западными концепциями; например, когда современный физик представляет себе последнюю, окончательную реальность, которую он еще не может выразить на языке науки, он видит ее как своего рода энергетический вихрь, в котором есть только потоки, вращения и пульсации.