Соленая падь - [26]

Ефрем спросил: кто сделал? "А твои и сделали, - ответили ему. - Твои эскадронцы раньше тебя успели сюда, раньше успели и уйти отсюда". - "За что сделали?" И тут вот что оказалось - еще летом офицера одного живьем взяли, а у того списочек: кого колчаки поубивали в здешней местности - партизаны, семьи партизанские. И список никем, а батюшкой был написан, и еще было сказано там: "Посоветовавшись с моею супругою, я..." Еще и схитрил батюшка Знаменских ни одного не помянул, из других деревень своего же прихода были мужики, на тех доказал. Сделал - не догадаться бы никому, как бы не попался тот офицер. Далеко где-то попался, говорили, едва ли не за тысячу верст от места, а бумажка по рукам шла, шла и вот - к батюшке вернулась. Не помогла хитрость.

Нынче та бумажка рядом с супругой и была положена. Ефрем сказал: "Сами божьи слуги и виноваты..." - "Так еще-то эскадронцы пограбили имущество!" "Ах, пограбили! Найду - сам же пристрелю мародеров!" Тут привели какого-то мужчину сильно пьяного, сказали Ефрему: "Этот был среди тех!" Ефрем вышел с мужиком из избы, а вернулся без него... Выстрел игрушечный был, будто ненастоящий. Только он вернулся - еще какой-то мужчина пришел, высокий, усатый. Закричал на Ефрема: "Вы что дурака валяете? Этот вовсе ни при чем, он после всего уже прибыл да успел где-то набраться!" Ефрем на усатого: "И тебе, видать, того же надо? Чего разинулся? После время оглашаешь? Ну, сделано, так уж сделано, мог бы пояснить, а не оглашать! Тоже поди-ка еще и начальство!" - "Начальство, угадал, но безобразия такого не делаю!" - "Ах, не делаешь? Тогда разберись - вот человек, который мне на эскадронца моего указал! Напраслину возвел. Разберись, и когда действительно напраслина, то этого человека за ложный донос сам и расстреляй!" А тот человек тоже заревел дико: "Я, что ли, доказывал один? Все так и доказывали!" - "Вот-вот, сказал Ефрем усатому, - сколько их есть виноватых, столько и стреляй! Самолично!" И тут заметил Дору с Ниночкой на руках - она в толпе стояла. Подошел к ней, взял за руку, повел прочь. У ворот остановился, приказал, чтобы ему на квартиру срочно доставили акты описанного и конфискованного у здешних буржуев имущества.

Потом ехали по деревне в тарантасе, в дом вошли, мать к ней бросилась... А бросилась ли? Может, не было? Что там было, чего не было после того поповского дома? Как только она через порог родительский переступила? Потому, может, и переступила, что в этом доме тоже несчастья, горя было через край.

Было так, что родители не в своем доме и жили. Даже не в своей деревне.

Старшая сестра Прасковья давно еще из Верстова пошла замуж в дальнюю деревню - в Знаменскую.

Ребятишек народила там, и уже забыли будто про нее в родной семье, редко поминали, навещали еще реже. Дора у сестры так года два назад только и была, Ефрем еще с фронта не возвращался. Прасковья же в германскую войну овдовела: убили у нее мужика.

А тут Верстово колчаки сильно последнее время трогали, партизанские семьи преследовали, не только семью Мещеряковых, даже родителям Доры и тем грозились что-нибудь сделать. Родители взяли и в Знаменскую к дочери уехали. И вовремя. Отец Ефрема очень старый был, понадеялся на возраст - не тронут древнего. А легионеры пришли - избу у него сожгли, самого избили страшно, хотели будто бы на цепь посадить, к столбу приковать на площади верстовской.

Свои, верстовские, спасли его - опять же в Знаменскую, в тот же вдовий дом и доставили...

Мать, она и есть мать - как-никак, а отогрела у Доры сердце. Хоть сколько, а смогла. И не тем вовсе смогла, что приласкала дочь - приласкала Ниночку, старшеньких двоих, а еще - встретила Ефрема с великим почтением...

Как войти, напротив дверей, сидел на лавке Ефремов отец. Дора сразу же подумала: мать его посадила здесь, на виду, чтобы Ефрему приятно сделать, чтобы как вошел Ефрем - сразу же отца и увидел.

А смотреть-то на что? На колчаковскую работу? Что колчаки-легионеры с людьми делают - на это смотреть? Хватило бы уже такого!

Еще весной - вспомнить - сильный был старик, за плугом ходил, а уже по домашности не было дела, чтобы проворно не сделал. Четыре рабочих лошади было в хозяйстве у Мещеряковых, да молодняк, да овец они водили порядочно пыхтел, а все ж таки управлялся без сына, без снохи старик... А тут - сидит древний-древний, глазами водит, все время ищет чего-то. Ищет, не находит... На Дору поглядел, закивал часто, а не сказал ничего. Она ему Ниночку показывать, он и не видел Ниночку-то - она родилась летом, на боровой заимке в то время отряд Ефрема стоял...

Он увидел младенца, спросил:

- Как звать-то?

Будто никогда об этом не слыхал, не знал.

А вот другое заметил сразу:

- А-а, Ефремка! Ты гляди, пинжак на тебе какой - сплошь кожаный! Садись-ко! Вот тут и садись!

- Ты, сват, хотя бы рядом посадил Ефрема Николаевича! - сказала мать. А то и место ему указываешь бабье!

Подошла к зятю, папаху на нем приподняла, поцеловала три раза. Ефрем папаху бросил на лавку, поклонился теще:

- Спасибо Дарье Евграфьевне за внимание! - Сел, куда отец указывал.

- Пинжачок-от как, спрашиваю: на деньги купленный либо на муку где менянный? - допытывался старик.