Соленая купель - [11]

Лутатини лез в бункер, железной лопатой передвигал уголь от задних стен ближе к шахте и ссыпал его на плиты кочегарного отделения. Он постепенно начал втягиваться в этот тяжелый и грязный труд. Руки и ноги стали обрастать мускулами, крепла спина. Но тягостное настроение не покидало его. В помещении, похожем на подземную пещеру, было мрачно и черно. Поднимая густую пыль, он работал, как отверженный, в тусклом освещении переносной электрической лампочки. Иногда он настолько уставал, что стоило ему чуть присесть на уголь, как сейчас же у него в изнеможении закрывались глаза. Тогда около него вырастал кто-нибудь из кочегаров и, толкая его пинком, словно галерного каторжника, разражался неистовой бранью:

— Ваше преподобие! Дьявол тонконогий! Все богослужение проспали!..

Лутатини вскакивал, как встрепанный, и начинал греметь лопатой по углю.

Но случалось, что кочегар вырывал у него лопату и старался на скорую руку ему помочь.

Покончив с делами в бункерах, Лутатини опять спускался в кочегарку, в душный зной, к гудящим топкам.

С первых дней китаец Чин-Ха работал во время своей вахты в одних брюках, по пояс голый, а потом, несмотря на прежнюю жару в кочегарке, почему-то начал надевать синюю рабочую рубаху. В голосе у него послышалась нехорошая сипота. Веселый от природы, постоянно улыбающийся, относившийся к этому рискованному рейсу спокойнее других, он вдруг стал угрюмым. Узкие раскосые глаза его налились тревогой, плоское лицо приняло выражение постоянной сосредоточенности. Он мало ел, хирел с каждым днем и, обессиленный, плохо выполнял свои обязанности. Только не уменьшалась жажда: работая у топок, он вместе с другими кочегарами часто прикладывался к дудочке большого чайника. Кроме того, у него появилось желание мыться в бане после всех — в одиночестве.

Как-то утром, после завтрака, на одной из вахт, когда только что спустились в кочегарку, Домбер обратился к китайцу:

— Что с тобою, Чин-Ха?

От неожиданного вопроса китаец вздрогнул, как будто его застигли врасплох во время преступления. Он вскинул на Домбера пугливый взгляд. А тот стоял рядом, огромный и неуклюжий, как вздыбившийся зверь, и сурово сверху вниз смотрел на него, ожидая ответа.

Китаец растерянно пролепетал:

— Моя мало-мало заболел.

— Чем?

— Моя не знает.

— Врешь! Скрываешь свою болезнь!

Китаец упорно настаивал на своем.

— Моя не знает.

Домбер повелительно гаркнул:

— Раздевайся!

У китайца испуганно заметались глаза. Он попятился к выходу из кочегарки, но Домбер схватил его за грудь.

— Стой!

И, приподняв на воздух, тряхнул, как пустой угольный мешок.

Чин-Ха пронзительно взвизгнув и, выбрасывая ругань на своем языке, начал раздеваться.

Вся спина и весь живот оказались у него в мелких красных прыщах.

Домбер, словно врач, осмотрел все части его тела, заглянул ему в рот, а потом свирепо заявил:

— Пьешь воду вместе с нами, гадина! Если успел кого заразить, я из тебя утробу вырву. Запомни это, Чин-Ха! А пока одевайся.

Бразилец Сольма, горячий и порывистый, с руганью бросился на китайца. Здоровенным кулаком он нанес ему такой удар в подбородок, что тот сразу свалился. Домбер не позволил больше драться. Чин-Ха, поднявшись, заплакал, сплевывая кровь.

Лутатини ужаснулся: все это было для него нелепо и дико. А еще больше встревожило его то, что и сам он очутился под угрозой заразы страшной болезнью. Взволнованный, он вместе с кочегарами поднялся на палубу, предчувствуя, что затевается что-то недоброе.

Весть о болезни китайца взбудоражила весь кубрик. Для матросов и кочегаров, обманом взятых в рискованный рейс, нашелся предлог вылить свою накипевшую злобу. С руганью, с угрожающими выкриками все повалили на палубу. Столпившись на шканцах, около офицерских кают, потребовали капитана. Вместо него вышел на крик первый штурман, мистер Сайменс. Твердым взглядом он окинул разъяренные лица команды, а потом, опустив правую руку в карман широких брюк, спокойно спросил:

— В чем дело?

Все разом загалдели:

— Мы не можем плавать вместе с сифилитиком!

— Долой китайца!.. У нас провалятся носы…

Чин-Ха стоял здесь же, робко оглядываясь на выкрики людей.

Старший штурман, уверенный в своей силе, смотрел на всех бесстрашным взглядом. Только углы его губ опустились в презрительной гримасе. Он поднял левую руку.

— Не шумите! Здесь не бар, а судно. Я не привык слушать всех сразу. Говорите кто-нибудь один.

Домбер выдвинулся вперед.

— Команда хочет, чтобы убрали китайца. Он сифилитик.

— Хорошо. Доложу об этом капитану.

Старший штурман скрылся в кают-компании, но минут через десять опять явился перед командой. Все притихли, слушая его властный голос:

— Китаец будет от вас удален. Пусть он сейчас же забирает свои вещи из кубрика и останется пока на палубе; капитан сам предварительно осмотрит его, а вы продолжайте работать.

В бортовом проходе, около каюты главного механика, стояло несколько человек из администрации. У каждого из них правая рука была опущена в карман брюк, каждый настороженно следил за командой. Распоряжение капитана успокоило всех. Матросы расходились по местам неохотно, с таким видом, точно вдребезги пропились. Нетрудно было догадаться, что враждебное настроение их вызвано не одним только китайцем.