Солдаты революции. Десять портретов - [112]

В последний день перед отправкой в окопы, когда Карлу Либкнехту по приказу военного начальства было запрещено «принимать участие в публичных и закрытых собраниях, вести какую бы то ни было политическую агитацию устно и печатно в пределах империи и за границей», он и Сергей Александровский почти до утра проговорили о будущем России и Германии.

Утром депутат рейхстага Карл Либкнехт стал солдатом рабочего батальона и был отправлен в окопы на русский фронт.

В то же утро Сергей Александровский уехал в лагерь, окруженный колючей проволокой.

Еще не прошло и года с начала империалистической бойни, но повсюду, где шла война — в России, Франции, Германии и на Балканах, — погибло много людей. И вся эта огромная масса людей, истреблявших и калечивших друг друга, оставивших своих жен и детей вдовами и сиротами, покорно выполняла приказы, родившиеся в тайниках царских опочивален, министерских кабинетах, штабах.

ВЕСТИ ИЗ РОССИИ

Медленно и тоскливо тянулись дни в лагере для интернированных. Окольными путями и через вновь прибывших сюда русских поступали сообщения о событиях в «большом мире». Скудные вести просачивались из России. Лишь во время поездок в Берлин, становившихся более редкими, и из газет Сергей узнавал последние новости. Реже приходили письма через Швейцарию из Томска, от отца. Он писал, что Россия все больше и больше увязает в войне и настроение мрачное.

В начале ноября 1915 года Сергею снова удалось приехать в Берлин. Клара сразу же повела его к Либкнехтам. За последнее время Карл часто писал с фронта, и Гельми, получивший письмо от отца, прочитал его друзьям. Он писал:

«История этой войны, мой мальчик, будет проще, чем история многих прежних войн, — ее побудительные мотивы ясны, очевидны во всей их грубости. Вспомни о крестовых походах: они считались походом во имя культуры и были окутаны религиозным покровом, насквозь фанатичным, но скрывающим под собой стремления экономического характера — это были широко задуманные торговые экспедиции. Чудовищные размеры нынешней войны, ее средства и цели не только ничем неприкрыты, а, наоборот, раскрыты...»

Пришел 1916 год. Война бушевала на всех фронтах — в России, Франции, Австро-Венгрии, на Балканах, в Атлантике, где немецкие подводные лодки беспощадно топили военные и торговые корабли. Казалось, армии так же беспрекословно, как и в первые месяцы шовинистического угара, выполняют свой долг. Но уже давало себя знать недовольство верноподданных. Все чаще свирепствовали военно-полевые суды, и жандармские заставы прочесывали в поисках дезертиров не только прифронтовые полосы, но и дальние тылы. За отказ воевать Карл Либкнехт был предан военно-полевому суду и заточен в Северную военную тюрьму в городе Луккау. Пресса травила бывшего адвоката. Но над его поступком задумались многие, и не только в Германии. На русско-германском фронте были случаи братания солдат.

Еще в 1915 году маннгеймская группа русских социал-демократов и большевиков, оказавшихся в одном лагере для интернированных, разработала программу действий. Антивоенная пропаганда среди населения не сулила успеха. Немецкие бюргеры в большинстве своем еще свято верили в кайзера и его генералов. После назначения фельдмаршала Гинденбурга на пост начальника генерального штаба из дерева был вырезан его монумент, и верноподданные, фанатично поверившие в солдафона, собирали средства и обивали этот монумент золотыми гвоздями. Но в германской армии уже усиливаюсь брожение, и маннгеймская группа решила действовать в одном из важнейших пунктов — на военно- морской базе в Киле. Это важное и опасное задание было поручено Сергею Александровскому.

Добившись у лагерного начальства отпуска для поездки в Берлин к невесте, Александровский выехал в Киль. В кармане у него был паспорт на имя Ганса Гутенберга и солдатская книжка, в которой была отметка «унабкемлих» — «незаменимый», что означало освобождение от военной службы, на полицейские власти она действовала магически. Сергей поселился в дешевом пансионе фрау Кройцигер на Лютерштрассе, зарегистрировался в полиции. Хозяйка пансиона была довольна веселым общительным гостем и снисходительно относилась к его отлучкам. Он занят важным делом — поставками для военного флота. Слегка кокетничала с ним, ведь у него такие красивые голубые глаза.

Через две недели Александровский возвратился в лагерь и сообщил руководству большевистской группы, что установил надежную связь в Кильском морском гарнизоне.

В Берлин с фронта все чаще поступали сведения о волнениях в русской армии. Столичные газеты писали, что в России бастуют рабочие, в Петрограде — демонстрации голодных женщин, а полиция и казаки разгоняют недовольных.

Слухи эти то усиливались, то ослабевали. Русские в лагере понимали, что вот-вот должен произойти революционный взрыв, который изменит положение в России, изменит и их жизнь, и все они, застрявшие на чужбине, возвратятся на родину, чтобы там участвовать в великой очистительной борьбе.

Мартовским вечером немецкие газеты вышли с чрезвычайными сообщениями на первых полосах: русский царь низложен.

Александровский узнал об этом в лагере. Новость из Петрограда по радио и телефону облетела весь мир. В Германии и повсюду, где война застала русских политэмигрантов — в Англии, Америке, Франции, Австралии и где бы ни находились изгнанные из России, — они встретили это сообщение радостными криками «Ура!», пением «Варшавянки», плясали, обнимались друг с другом и незнакомыми прохожими на улицах.