Солдаты далекой империи - [4]

— Доктор, вам приходилось видеть что-то подобное? — дернул меня за рукав Северский.

— И даже в книжках не читал, — признался я, лихорадочно переворачивая в памяти страницы трудов великих натуралистов современности.

Отец Савватий с шумом втянул в себя воздух, окинул взглядом стены нашей тюрьмы и спросил:

— А который нынче час, позвольте узнать?

Стриженов достал из кармана кителя хронометр на золотой цепочке. Откинул крышечку с выгравированным на ней двуглавым орлом и, сильно щурясь, поглядел на циферблат.

— Скоро шесть. Утро, — сказал он, а затем поглядел на меня и пояснил: — Нелегко, батенька. Монокль-то потерялся, теперь дальше носа ничего не вижу.

Священник самым тщательным образом прочистил горло и вдруг начал:

— Отче наш, Иже ecu на небесех!

— Встать всем! Быстро! — приказал Стриженов, подскакивая на ноги.

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… — подхватили мы, несколько недоумевая, но уже через несколько мгновений — тверже и дружнее.

— …хлеб наш насущный даждь нам днесь…

От слов молитвы, с которой начинался каждый день на «Кречете», стены тюрьмы задрожали, словно неприступный Иерихон от трубного зова. Никогда еще раньше и ни тем более позднее мы не обращались к Богу столь искренне и упоенно. Это были первые слова, с которыми мы вошли в незнакомый доселе мир. В них была наша суть, наша истина; в них была заложена наша судьба, наш нелегкий путь и в них же — залог грядущих побед.

— … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

…В моей памяти они навсегда останутся такими, какими были в тот момент. Низкорослый, но мощного телосложения отец Савватий. Стриженов — дубленный всеми ветрами старый моряк, великан и бородач. Северский… мой ровесник, хват и денди, с него тогда еще не осыпалась шелуха аристократичности. Гальванер Лаптев — маленького росточку, крутобокий, с черными бегающими глазами и аккуратными усиками под много раз ломанной в драках картофелиной носа…

В дальнейшем мне часто приходилось худо. Порой я мучился сомнениями, порой не давала покоя совесть. На моих руках умирали от кровоточащих ран друзья, и сам я оказывался на грани, когда, казалось, смерть не пощадит и не обойдет стороной. Тогда я вспоминал эти минуты, лица окружавших меня людей, духовную связь, от которой вокруг нас словно светился воздух, и лихо отпускало сердце, становилось легче дышать, тело покидала малодушная дрожь, и наполнялось оно, словно сосуд, мужеством, ниспосланным с Небес, ибо больше ему было взяться неоткуда…

— И все-таки, отец Савватий, — обратился я к священнику после молитвы, когда все расселись, — при более благоприятных обстоятельствах я бы хотел осмотреть ваши аденоиды. Слишком уж сильно вы говорите в нос.

— Сын мой, — изрек отец Савватий, — я готов принять это мученичество. Быть может, в привычной для тебя атмосфере лекарств и препаратов ты решишься наконец исповедаться.

Я опустил глаза: что тут скажешь? Я — грешник. Обряды соблюдаю не столь ревностно, как это делают, например, мои родители. А нашему священнику — иеромонаху Александро-Невской лавры — палец в рот не клади. Грамотный да прыткий, такой мигом епитимью пропишет.

Со стороны замаскированных дверей раздался громкий щелчок. Мы мгновенно подобрались. В руках Северского блеснула сталь кортика.

— Северский! — громким шепотом окликнул я артиллериста. — Откуда у вас оружие? Где вы умудрились его спрятать?

— Но-но, господин Пилюля! Много будете знать…

— О-о-очень хорошо! — протянул Стриженов.

Уж не знаю, чего хорошего помощник капитана углядел в единственном кортике. Мне в голову пришла неожиданная мысль: быть может, для нашего противника холодное оружие не представляет угрозы? Быть может, в лепете матросов о чертях и демонах содержится доля правды? Не хотелось бы — честное слово! — очень бы не хотелось…

Дверь отъехала в сторону, через открывшийся проход в «келью» хлынул яркий свет. Затем в каменный мешок втолкнули закутанное в темный балахон босоногое существо. А то, что незнакомец оказался среди нас не по своей воле, я понял, оценив проворство, с которым он бросился обратно к дверям. Но двери захлопнулись у него перед носом, вызвав у пришельца кратковременный истерический припадок. Он принялся вопить и колотить по каменной поверхности, не жалея кулаков.

— Барышня! — мгновенно определили матросы.

От меня не укрылось, как черный, будто цыган, верзила-боцман Гаврила Аристархович Багров подает сигналы своим дружкам-матросам. Я мгновенно догадался, что последует дальше. Женщина окажется на полу, в горло ее упрется острие кортика… А уже затем начнется дознание: пострадавшая ли она, подобно нам, или же состоит на службе у неведомого противника. Я решил опередить события. Еще на «Кречете» у меня случилась с Гаврилой пренеприятная история. Я даже обращался к командиру корабля, капитану первого ранга И.К. Герману, с требованием повесить этого негодяя на рее. Сгоряча обращался, само собой. Дело было вот в чем: Гаврила поймал двух матросов на воровстве водки из ахтерлюка. Недолго думая, взял их за шеи, точно котят, и треснул друг об друга лбами. В итоге злополучные воришки оказались у меня в операционном пункте, и оба — с сотрясением мозга. А одному из них даже пришлось подштопать голову.