Солдаты без оружия - [62]

Едва Ориф произнес это, как из дальнего угла барака послышался чей-то недовольный ворчливый голос, он, как понял Олимов, принадлежал худощавому, обросшему щетиной мужчине, который, свесив ноги, сидел на верхнем ярусе нар.

— Разрешите и мне сказать свое слово, товарищ Олимов?

— Конечно, говорите! — Ориф посмотрел туда, откуда слышался голос.

— Вы меня, может, не очень хорошо знаете, товарищ Олимов, я Очилов, а слово мое будет такое: не лучше ли вместо этих дополнительных денег просить, чтобы нас обеспечили хорошим питанием и одеждой?..

Удивительное дело: все, кто был в бараке, после этих слов одновременно заговорили, будто только и ждали момента, чтобы выговориться. Одни беззлобно поругивали Орифа, будто он еще мало проявляет о них заботы, другие не скрывали, что Очилов поднял вопрос очень своевременно. Третьи в нерешительности молчали…

Все, кто сидел за столом, на мгновение застыли в удивлении. Ничего не ответил и Сорокин, когда Олимов перевел ему смысл сказанного Очиловым. Только Хакимча-фрунзевец, который хорошо знал скупость и жадность Очилова, был уверен, что и теперь, когда тот спровоцировал волнение людей, у него припрятан немалый запас продуктов из домашних посылок, упрекнул его:

— Постыдился бы, Очилов! Разве сейчас время это обсуждать?!

Лицо Олимова, который внутренне давно кипел негодованием, пошло красными пятнами, их сменила неестественная бледность, но он призвал на помощь всю свою выдержку и ничем не выдал гнева.

— Да, товарищ Очилов, — как можно спокойнее сказал Ориф, — к сожалению, ваши слова справедливы, туго у нас с одеждой и продовольствием. Кстати, хочу заметить, что я хорошо знаю вас, припомните нашу встречу в Мехрабаде, вы отказывались тогда быть старшим в вагоне. Вспоминаете?.. Хорошо, что и представитель области, товарищ Сорокин, и наши гости во главе с дорогим товарищем Ульмасовым услышали теперь вас, Очилов! Мы ничего не должны скрывать друг от друга, это наши общие дела и проблемы.

Те, кто принял сторону Очилова, после этих слов, конечно, возрадовались, большинство же пребывало в недоумении, почему это Олимов не остановил смутьяна-провокатора. А Олимов думал, что не время, конечно, теперь спорить, хотя в словах Очилова, он признавал, и был свой смысл и горькая правда.

— Разрешите нам, — продолжал Ориф, спокойно оглядывая всех, — посоветоваться завтра по этому вопросу с компетентными товарищами. Что вы скажете на это, Очилов?

— Правильно, согласны! — послышались одобрительные возгласы. Очилов же сидел на нарах, низко опустив голову.

— Есть, товарищи, еще какие-нибудь мысли или предложения? Если нет, — облегченно улыбнулся Олимов своей подкупающей улыбкой, — тогда, Ака Навруз… Наверное, дойра ваша разогрелась?

И тотчас дойре Ака Навруза стали вторить нежные, хватающие за душу звуки домбры Исмата Рузи. Ориф видел, как мгновенно изменились лица людей, а в бараке словно посветлело, хотя все так же под потолком тускло горела одна-единственная электрическая лампочка.

Ориф задумчиво глядел на огонь в печке и время от времени ловил на себе пристальные взгляды людей, то сосредоточенные, то вопрошающие, а то и просто растерянные, и он открыто встречал эти взгляды, прямо смотрел в глаза.

Лицо Орифа за эти последние месяцы утратило округлость линий, стало тверже, жестче. Однако глаза по-прежнему доверчиво глядели на людей, и те, кто жил и работал с Олимовым, по праву считали его своим, ценили за простоту, за снисходительность к их слабостям. И в то же время безоговорочно признавали его как руководителя, признавали за ним право на волевое решение, как правило, подчиняясь ему. Но больше всего ценили в Орифе сдержанность чувств, стремление как можно реже пользоваться данным ему правом политрука.

Устало скрестив руки на столе, Олимов положил на них голову и все смотрел и смотрел в огонь. Мысли его были далеко отсюда. В последнее время он редко, чтобы не расслабляться, думал о доме, жене, сыне и отце. Такие минуты, как сейчас, выдавались нечасто, и он ценил их необычайно. Вот и теперь перед глазами возникло лицо жены, каким увидел он его в день отъезда на перроне вокзала, растерянное, заплаканное. Как она там одна? Как сын? Черты мальчика неуловимо ускользали, наверное, оттого, что, он знал, дети в этом возрасте меняются очень быстро. Ориф представил себе старого согбенного отца, живущего надеждой на письмо от без вести пропавшего брата Маруфа…

Подняв глаза, Ориф увидел Очилова, подошедшего к печке и молча протянувшего руки к ее теплу.

Без всякой связи подумалось: какие, однако, красивые имена у этих женщин, которые подписали записку, оставленную в его комнате, — Людмила и Ирина… И тут же еще: интересно, кто они такие, эти женщины?..

Звуки домбры Исмата Рузи продолжали тревожить сердца людей, собравшихся в этом доме, временно приютившем их.

Все они, как и Ориф Олимов, в эти редкие минуты отдыха обращались мыслями к далекому дому, близким людям.

Все они строили планы скорейшего возвращения домой — планы, которым не суждено было сбыться в скором времени.

6

Если бы Ориф знал, что загадочные Людмила и Ирина были именно теми молодыми женщинами, с которыми он как-то вскоре после приезда в Каменку повстречался у автобусной остановки!.. Людмила — симпатичная, невысокая блондинка, Ирина — более крупная, с веснушчатым простодушным лицом. Обе учительствовали в городской средней школе номер один, Людмила преподавала русский язык и литературу, Ирина — географию. Когда решался вопрос о шефстве над трудовыми отрядами, учащимся старших классов, где преподавали Людмила и Ирина, как раз и был поручен отряд усто Барота, а заодно и шефство над домом политрука Олимова.