Солдаты без оружия - [24]

Слова этого человека тронули сердца собравшихся. Ака Навруз давно уже кончил говорить, но весь зал смотрел на него, и чувствовалось, люди готовы были слушать его снова и снова. Поднялся Григорий Михайлович Носов, посмотрел на севшего в первый ряд Ака Навруза.

— Нужно признаться, товарищи, что и теперь Урал и Сибирь не идеальное место для прогулки. Условия, признаюсь вам откровенно, очень тяжелые, не следует забывать и про тамошние морозные зимы. Климат суровый, не то что у нас здесь.

— Два слова можно сказать и мне? — раздался из задних рядов степенный бас. Поднялся усто Барот и не спеша пошел к столу президиума.

Хотя ему было за шестьдесят, внешне он выглядел еще крепким, сильным — поистине человек богатырского сложения. Усы и коротко подстриженная с редкой сединой бородка клинышком гармонировали с его открытым светлым лицом. Большие карие глаза из-под густых бровей глядели добро. Вышитая щеголеватая тюбетейка, синяя суконная гимнастерка, брюки галифе, хромовые кавказские сапоги — вполне светский человек. Однако не все знали, что усто Барот Сахибов профессиональный кузнец и в двадцать четвертом году по ленинскому призыву вступил в партию. Несмотря на то что на заводе считался мастером — золотые руки и имел освобождение от мобилизации в трудовую армию, он, не раздумывая, выразил теперь желание ехать на Урал и был внесен в списки вместе с теми, кто ехал налаживать работу эвакуированных предприятий. Немало на своем веку испытал Барот-амак и горя, и радости. Молодым его сослали на каторгу в Сибирь за участие в Ходжентском восстании 1916 года, и он с тех пор хорошо усвоил, что такое справедливость и несправедливость. У земляков, товарищей по работе пользовался авторитетом, слыл за человека, повидавшего мир, мудрого и зрелого, доброго советчика…

— Товарищ Носов правильно тут сказал, — начал Барот-амак, — что условия Урала и Сибири не очень подходящи для нас, выросших в теплом климате. В эти самые дни, когда у нас солнышко светит, там морозы достигают тридцати градусов и более. Именно поэтому я тоже хочу сказать: едем мы не на прогулку, а навстречу трудностям. Работа будет нелегкой, это должны понимать все и в соответствии с этим действовать. Однако, товарищи Носов и Олимов, — он повернулся к секретарям горкома, — прямо должен заявить вам, что по причине чьего-то легкомыслия, а может, и безответственности люди, уехавшие на Урал по призыву военного комиссариата с первой партией добровольцев, очень жалуются в своих письмах на условия, в которых им приходится жить и работать. Вот вчера я получил письмо от своего близкого друга, столяра усто Косима. Я вам прочту его…

Барот-амак вытащил из кармана гимнастерки сложенный треугольником листок, расправил его.

— «…Эх, усто Барот, — пишет мой друг, — где теперь тот человек, что не дал нам и минуты лишней, чтобы мы с толком да неспешно собрались в дальнюю дорогу. Человек этот наполнил наши карманы и вещевые мешки пустыми обещаниями. Пришлите его, пожалуйста, сюда, пусть посмотрит, как мы здесь живем и работаем. В надежде, что зимнюю теплую одежду получим на новом месте работы, мы приехали сюда в одних халатах, голова тюбетейкой прикрыта, сапоги на ногах не у всех. Теперь же, когда наступила зима, нам говорят, что теплые вещи мы должны были получить там, где призывались. Посмотрели бы вы сейчас на нас, дорогой усто Барот! Дрожим, зуб на зуб от холода не попадает, скачем, как горные козлы, чтобы согреться! Слава богу, мир не без добрых людей. Уже несколько дней как некоторым выдали теплую одежду, других помогли одеть жители Урала — делятся с нами всем, что имеют сами…

Дорогой усто! Нас не пугает тяжелый труд. Страшны жестокая зима и нехватка теплой одежды, жилья, а коли представится случай, покажите это наше письмо ответственным товарищам, которые за это дело отвечают, чтобы они учли на будущее… Ладно, как-нибудь справимся с трудностями, только бы дожить до полного разгрома проклятых фашистов и снова увидеть всех людей счастливыми. Вот это истинная радость! Была бы голова цела, а шапка найдется…»

Письмо это я потому вам прочитал, дорогие товарищи, — заключил Барот-амак, обращаясь к Носову, — чтобы, как выразился усто Косим, вы верили, что никто из нас не станет ныть от тяжелой работы. А те, кто неуважительно, я бы сказал, безразлично и безответственно относится к судьбам людским, поняли бы, что в конечном итоге они своими недобрыми делами служат дурную службу всем: их действия могут, чего доброго, поколебать стремление людей выполнить свой патриотический долг перед народом и перед Родиной…

Выражение лица Носова, по мере того как он слушал Барот-амака, становилось все мрачнее. Он что-то писал в лежавшем перед ним блокноте, потом подчеркивал какие-то места.

Едва Барот-амак закончил говорить и пошел на место, как из-за стола президиума суетливо поднялся молодой человек небольшого роста в военной форме с одной шпалой в петлице, что свидетельствовало о воинском звании капитана, и тут же стал осыпать Барот-амака градом упреков и обвинений:

— Товарищ Сахибов, от ваших слов веет духом обывательщины, что особенно опасно при сложившемся в настоящее время положении! Должен подчеркнуть следующее: нет, не недостатки и временные лишения, связанные с трудностями войны, а прочитанное вами письмо поколеблет патриотическую сознательность! Сотни, тысячи людей, которые воюют на фронте, работают в тылу, мужественно переносят трудности, лишения военного времени, проявляют безграничную самоотверженность, чтобы победить фашизм. Вы же дискредитируете идею нашего сегодняшнего высокого собрания, пытаясь направить его по ложной дорожке. Не надо забывать, что война — это война, без жертв и лишений она не обходится, и единственный наш лозунг сегодня: «Все для фронта, все для победы!»