Солдаты без оружия - [23]

Кто знает, сколько еще времени Шамсия провела бы в этих раздумьях и воспоминаниях, если бы Озар не позвал ее к телефону. Услышав голос сына, она очнулась от дум и побежала домой.

— Наверное, я и сегодня вернусь очень поздно, дорогая, — говорил Ориф. — Кроме собрания надо еще провести беседу в обкоме, и из ЦК республики прибыл представитель…

Непонятно почему, но Шамсию вдруг охватило раздражение, на лбу и висках выступил пот, и она, всегда такая сдержанная, на сей раз не выдержала.

— По всей видимости, в скором времени вам подушку с одеялом можно будет отнести в кабинет? — Голос Шамсии задрожал.

Ориф лишь грустно рассмеялся, а Шамсия почему-то успокоилась. Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами, на том и кончился их разговор.

* * *

Зал совещаний на первом этаже горкома партии невелик: маленькая сцена и стульев человек на сто, не более. На стенах — портреты руководителей партии и правительства, плакаты и лозунги, по которым без труда можно определить, какими заботами живут сегодня страна, народ, республика. На заднике сцены яркий плакат: седая женщина в красном платке на фоне винтовочных штыков, наверху надпись: «Родина-мать зовет!»

Собрались к назначенному часу. Большинство трудармейцев все больше люди старше пятидесяти. Встречались лица и помоложе. Это те, кто освобожден комиссией военкомата от службы на передовой, но признан годным для работы в тылу.

Носов, Олимов и еще несколько членов бюро горкома заняли места за длинным столом, перенесенным со сцены и поставленным прямо перед залом, внимательно оглядели собравшихся. Здесь было немало известных в области людей, еще в первые дни войны подавших заявления в свои партийные организации с просьбой отправить их добровольцами на фронт или на тыловые работы. Ориф увидел и Барот-амака, участника восстания 1916 года, сосланного на каторгу в Сибирь. Хакимчу, прославившегося своей смелостью в сражениях с белыми в годы гражданской войны, не раз встречавшегося с Михаилом Васильевичем Фрунзе, за что его так и прозвали Хакимчой-фрунзевцем. Здесь был и воевавший с японским самураями на Халхин-Голе Собирджан Насимов, Собирджан-халхинголец, тяжело раненный в этих боях и награжденный орденом Красной Звезды… И многие-многие другие достойные люди города, которые поистине были гордостью области и Мехрабада.

Оглядывая зал, Ориф неожиданно увидел и Ака Навруза, не поверив своим глазам. Он еще раз внимательно пригляделся к этому человеку, сидевшему в первом ряду напротив стола президиума.

— Да, это я, Орифджан, что вы так удивленно на меня смотрите? Чем могу быть полезен? — отвечая на недоуменный взгляд Орифа, проворно поднялся с места высокий, худощавый старик, улыбаясь и показывая свои крепкие, чуть лиловатые от наса[6] зубы.

Присутствующих развеселила удаль, с которой этот человек подскочил к Орифу, несмотря на свой преклонный возраст. Не отрывая взгляда от этого человека, Носов что-то шепнул Орифу и тоже довольно улыбнулся.

— Григорий Михайлович вот тут говорит мне, что вы одновременно являетесь дойристом, барабанщиком и зурнайчи нашего театра. — Ориф приветливо посмотрел на Ака Навруза. — Что же, если вы уедете, будет делать без вас театр? Вы подумали, Ака Навруз?

Ака Навруз весело, как всегда, то и дело вставляя в речь свое излюбленное выражение «мелодия этого дела такова», засмеялся:

— Пусть товарищ Носов не беспокоится! Мелодия этого дела такова, что на дойре будет играть моя жена, Биби, барабанщиком станет младший сын, а зурнайчи — мой брат, семидесятипятилетний Бобо Шариф.

Ориф Олимов шутливо полюбопытствовал:

— Ака Навруз, вы ведь человек многодетный, двое старших сыновей у вас в армии… Намучается, однако, тетушка в ваше отсутствие, возьмет нас в конце концов за воротник и потребует: «А ну-ка, верните мне моего муженька!» Что мы тогда будем делать?

Собравшиеся снова засмеялись, но все ждали, что ответит Ака Навруз.

Он и в самом деле был отцом девятерых детей, и все, что он ни зарабатывал, уходило на них. Лишнего в доме никогда не было, зато семья была что надо, не нарадуешься. Работал Ака Навруз и в праздники, и в будни, и в театре, и на свадьбах играл, потому как не любил дармовых денег. И его жена Биби Мусаллам тоже трудилась не покладая рук. Ни один праздник, ни одна свадьба не обходились без услуг работящей Биби. К тому же она умела играть на дойре, пела и считалась лучшей танцовщицей. Но началась война, прекратились праздники, и Биби, чтобы хоть как-то сводить в большой семье концы с концами, стала работать в областном театре дойристкой…

Ака Навруз ответил Олимову не сразу, на миг задумался, как бы взвешивая свой ответ, и, не утратив своей природной иронии, нашелся:

— Орифджан, сынок! По правде говоря, я пришел сюда потому, что знаю, дударь не только на своей дудке дудеть умеет, — я все взвесил, посоветовался с женой. Мой друг усто Барот тому свидетель: в свои лучшие молодые годы, как и он, надышался я воздухом Урала и Сибири. Во времена белого царя, еще до революции, нанятый вместо сынка одного богача, поехал я туда с другими такими же чернорабочими. Почти два года мы, мусульмане, то лес валили, то ремонтировали железную дорогу — верно сказано, были словно собаки без хозяина!.. Да воздаст бог удачу нашему усто Бароту! Он как участник восстания 1916 года был сослан туда и стал нашим десятником, от многих бед и напастей спасал. Суждено нам было все-таки выжить, и мы вернулись на родину. Царя свергли, пришла Советская власть. Мелодия нашей жизни по-иному зазвучала в новом-то государстве! У всех есть свой дом, семья, специальность, я получил звание народного артиста республики… Короче говоря, Орифджан, встретил я на днях усто Барота, узнал, что он едет с трудармией на Урал добровольцем, и попросил взять меня с собой, чтобы своими глазами повидать места, которые двадцать с лишним лет назад были дикими, наводили на нас ужас, а теперь, как и наша республика, преобразились при советской власти. Все, что в моих силах, я сделаю для фронта, буду трудиться ради уничтожения врага, а трудиться Ака Навруз может за двоих, это и все подтвердят! Я не преувеличиваю, так на самом деле и есть!..