Солдаты без оружия - [16]

Амактура расслышал, что зять говорит с Шамсией, догадался по смыслу ответов, что племянница в эту ночь будет дежурить в больнице и домой не придет.

— Хорошо, дорогая, — голос Орифа стал ласковым. — Ты лучше меня знаешь, что значит остаться сиротой, ведь сама это испытала! Много сегодня привезли детей? Сделаем так, чтобы хоть ненадолго избавить их от горечи и печали…

Разговор этот, по-видимому, подействовал на Амактуру отрезвляюще. Злости заметно поубавилось, хмель выветрился, и ход мыслей принял теперь иное направление. Амактура, незаметно воспользовавшись тем, что Ориф в другой комнате, вышел на веранду, снял с вешалки свой зеленый бекасабовый халат и на цыпочках вышел из дому.

Вернувшийся в гостиную Ориф удивился отсутствию дядюшки и вышел во двор. Было темно и тихо, слышались лишь его быстрые удаляющиеся шаги.

«Обиделся Амактура! А ведь зря!» — подумал Ориф, вспомнивший недавние слова Шамсии об эвакуированных из прифронтовой полосы бесприютных, обездоленных войной детях.

6

— Вставайте, Орифджан, вставайте! — Шамсия обеими руками трясла мужа за плечи.

Ориф с трудом открыл заспанные глаза, хрипло спросил:

— Зачем так рано будите, Шамсия? Дайте отоспаться!

— Не хочу, чтобы вы оставались в неведении! Есть приятные новости, дорогой мой! — Жена присела рядом на кровать, стянула одеяло с плеч Орифа, ласково поцеловала его в щеку.

Ориф повернулся на другой бок.

— Что за новости? Надеюсь, небо не обрушилось на землю?..

— Конечно, нет! — радостно засмеялась Шамсия. — Немцев под Москвой разбили!

Ориф резко повернулся, приподнялся на локтях и торопливо переспросил:

— Как-как вы сказали? Повторите!

— Только что по радио Левитан прочитал сводку Совинформбюро. Вот, послушайте, он ее повторяет!..

Шамсия побежала на кухню, вспомнив, что там у нее на огне молоко, Ориф же торопливо натягивал брюки, рубашку, на ходу застегивал пуговицы.

Ставший в те памятные дни известным всему миру Юрий Левитан сообщал, что на подступах к Москве советские войска перешли к решительному контрнаступлению, отбросили фашистов от столицы более чем на двести пятьдесят километров и развеяли миф о непобедимости гитлеровской Германии…

Ориф взглянул на стенные часы над большим цветастым ковром: они показывали двадцать минут восьмого. Умывшись, он позвонил в гараж и попросил прислать за ним машину. Побрился, оделся, наскоро перекусил на кухне.

— Странно, — Шамсия, занятая своими делами у плиты, лукаво улыбнулась. — Только что вставать не хотели, а теперь так заспешили!..

Ориф весело поглядел на жену. Сегодня у нее настроение отличное, лицо светится радостью, а в темных глазах, прикрытых густыми ресницами, словно загорелся огонек. Маленькими глотками он с наслаждением пил горячий чай, то и дело дуя на него, посматривал то на часы, то из окна на улицу: не пришла ли машина.

— Спасибо вам, Шамсия-хон, что разбудили меня! — Ориф погладил руку жены. — Знаете, что было бы, если бы секретарь горкома партии вовремя не узнал о таком сообщении?

Шамсия засмеялась, повторила слова мужа:

— Конечно, я уверена, что небо не обрушилось бы на землю!..

Орифа развеселил ответ жены, он встал и, смущенно глядя на Шамсию, подошел к ней, раскрасневшейся у плиты, чтобы поцеловать на прощание. Но тут же услышал сигнал подъехавшей машины, да к тому же вошел сын, уже собравшийся идти в школу.

— Папочка, машина пришла! — сообщил он.

Шамсия тотчас отвернулась, а Ориф, потянувшись было к ней с поцелуем, поглядел на сына.

— Быстрее завтракай, подвезу тебя в школу!

Шамсия тихо прошептала:

— Нет, Ориф, не надо, прошу вас!

— Почему? — удивился он.

Шамсия строго посмотрела на обоих.

— Неужели вы сами не понимаете? Надо ли так ребенка баловать? Сегодня вы его посадите в машину, а завтра он сядет вам на голову!.. Пусть, как все другие школьники, идет собственными ногами.

Ориф шутливо поднял вверх обе руки, будто без слов говорил жене: «Сдаюсь!» Озар же, обрадовавшись было предложению отца прокатиться, расстроился, но послушно отправился в школу пешком.

В тот день взрослые и дети, старики и молодежь, все жители Мехраба только и говорили что о разгроме немцев под Москвой, в сердцах затеплилась надежда на новые победы советских войск.

Собрания и митинги, повсюду прошедшие в те дни, останутся, знал Ориф, в памяти людской навсегда: от души радуясь первой большой победе, они будут вспоминать о ней всю жизнь, расскажут о том дне своим детям и внукам…

Принимая участие в таких митингах, Ориф чувствовал неподдельное волнение, ощущал какой-то особый трепет. Говорили люди не ради красного словца, он хорошо понимал это, слова их были искренними: чем только могли, они хотели помочь Красной Армии, и нередко сразу после окончания такого митинга появлялись новые добровольцы, одни записывались в действующую армию, другие — в трудовую, третьи заявляли, что всей семьей, с женой и трудоспособными детьми придут на завод и заменят ушедших на фронт.

И каждый раз после такого митинга Ориф, хотя ему и не было особенно приятно это воспоминание, мысленно возвращался к недавнему разговору с Амактурой, укоряя себя за то, что столько лет делил с ним хлеб-соль, уважал его как человека умного, делового, доброго и порядочного, не подозревая, что это только маска и за всем этим скрывается обыкновенный эгоист, лицемер да просто трус. В самом деле, думал он, мужчину, наверное, надо испытать на поле боя, только тогда и поймешь, что он представляет собой. Теперь, когда Родина переживает тяжелые, грозные дни, многие пройдут через горнило войны, и тогда-то само собой и прояснится, кто настоящий человек, а кто нет.